Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Прости меня. Ни в каком. Я говорила тебе уже, что эта история с Ури выжирает меня изнутри. Но я ничего не сказала, верно ведь? Хорошо, хорошо. Пусть будет сорок два. И тогда, если мы начнем отсчитывать время с того момента, когда мы двинулись с улицы рава Овадии в квартале Керем Авраам на улицу Раши в районе Мекор Барух – другими словами, из квартиры, в которой ты родилась, в ту, где ты выросла, тебе было всего пять, от силы пять с половиной. В начале этого переезда я уже была беременна Хони, который появился на свет уже в новой квартире, которая, к слову сказать, никогда не была новой – и никогда уже не будет. Но скажи, дорогая, – зачем ты разгребаешь прошлое? Что произошло в твоем сне?

– И ты, и папа всегда отказывались показать мне ту квартиру, в которой я родилась, хотя всякий раз описывали ее как великолепную, с необыкновенным видом из окна.

– Да. Великолепный вид… из любого окна, а не только из какого-то одного. Но сейчас, я уверена, при таких темпах строительства и таком количестве новых зданий в округе никакого вида никому уже не откроется. Да, квартира была совершенно очаровательна, в окружении, которое с тех пор сильно изменилось, становясь с каждым годом все, так сказать, «черношляпней и черношляпней»… Как это и происходит повсюду.

– Но если та квартира была так хороша, чего же вы уехали? Почему?

– Почему, почему… Ты твердишь эти свои «почему» из-за своего сна?

– Допустим, что так.

– Хорошо. Мы уехали оттуда потому, что на этом настаивал твой отец.

– Почему?

– Опять «почему»? Что тебе приснилось такого, что ты так дергаешься?

– Папа приснился мне впервые с тех пор, как он умер.

– И что с того? Папа… Все в свое время. В моих снах только на этой неделе он появлялся три раза.

– И что-то рассказал?

– Нет. Он говорит, только если мы о чем-то его спрашиваем. В остальное время он словно участник массовки, стоит молча.

– Массовка во сне? Ничего себе.

– Вот видишь? Иногда и я могу внятно выразить свою мысль.

– Безусловно. Иногда даже слишком… И тем не менее я не поняла – почему вы расстались с таким удобным жильем?

– Ты так решительно жаждешь все узнать? Теперь я спрошу: «Почему?»

– Потому что ты пытаешься уклониться от ответа.

– Хорошо, будь по-твоему. Молодая владелица квартиры, жившая на том же этаже, совершенно неожиданно умерла, и ее муж с невероятной скоростью женился еще раз так, чтобы новая его жена могла заботиться о младенце.

– А что ребенок?

– Я же сказала, что ребенок скончался во время родов.

– Ты этого не сказала.

– Прости…

– Но почему папу беспокоило то, что владелец квартиры нашел себе жену, которая должна была заботиться о ребенке?

– Спроси у него самого, когда он снова навестит тебя во сне.

– Вот сейчас ты явно что-то скрываешь.

– Потому что все это произошло так давно и было так запутано, что возьмись я вдаваться в детали, ты рисковала бы опоздать на свой рейс.

– О моем рейсе тебе совершенно нечего беспокоиться. Но… так вышло, что я в своем сне абсолютно точно видела молодую женщину… мертвую.

– Ничего ты не могла видеть. Тебе было тогда пять лет… Ну, может, пять с половиной.

– Значит, именно с этого времени у папы начались эти странные галлюцинации… эта мания?

– Возможно. Ты ведь знала его. Его юмор, остроумные шуточки, его приверженность к заведенному в доме неизменному порядку – это все возникло в нем и стало частью его самого, столь естественной, не случайно… не без того, чтобы не было результатом некогда потрясшего его происшествия, оставившего глубоко в его душе какие-то рубцы. С тех пор он стал опасаться каких-то несчастий. А поскольку в то самое время я снова была беременна – в то же самое время, когда умерла жена владельца квартиры, – он настоял, чтобы мы покинули эту отмеченную знаком смерти квартиру и перебрались из нее куда-нибудь подальше.

Вот так.

Японский чартер, зафрахтованный для оркестра, был староват, но внутри опрятен и чист. Большинство инструментов разместилось в брюхе самолета вперемежку с багажом оркестрантов, за исключением флейт, кларнетов и гобоев, которые без особых проблем нашли себе место в багажниках над головой пассажиров. Но некоторые скрипачи, обладавшие инструментами поистине бесценными, запаслись специальными разрешениями держать их буквально на себе на все время полета. В бизнес-классе было всего лишь двенадцать кресел, которые заблаговременно были зарезервированы для дирижера и его жены, так же как для Германа Кроона, заместителя мэра Арнема и его жены, японского атташе по культуре, являвшегося инициатором данного мероприятия, и молодого композитора по имени ван дер Броек. Оставшиеся распределены были между ведущими музыкантами, большинство из которых были людьми в возрасте. Нóга, разумеется, получила место в туристическом классе, рядом с контрабасисткой по имени Пирке Виссер, пухлой дамой средних лет, голландкой, которая при более близком знакомстве оказалась еще и бабушкой.

Сразу же после вылета, в три пополудни, один из пилотов вышел из кабины и рассказал пассажирам о предстоящем полете, курс которого проложен поначалу в северном, а не, как обычно, восточном направлении, поскольку полет через север оказывался короче, в результате чего в это время, а именно в конце лета, солнце будет светить бóльшую часть полета, и только за час или два до приземления в Японии они смогут снова насладиться видом звездного неба.

Перелет через Северный полюс показался некоторым музыкантам смелым, но вместе с тем и неоправданным испытанием для престарелого аэроплана, вызвав шквал шуток самого мрачного свойства, вроде той, что падение самолета на какой-нибудь гигантский айсберг окажется благом для Арнема и его муниципалитета, облегчив его финансовые расходы и обязательства, но и суля избавление от необходимости поиска инструментов и тел. Кое для кого из музыкантов страх перед полетом был подобным черным юмором только усилен, так что обеспокоенной администрации пришлось воззвать к спокойствию и тишине. Все, в конце концов, изнурены были предшествовавшими полету прощальными выступлениями, и, пожалуй, пока солнце вовсю еще светило с небес, имело смысл угомониться и соснуть час-другой, опустив пластиковые шторы.

Втиснувшись в кресло возле круглого иллюминатора, израильская арфистка проплывала над белыми ледяными озерами, обдумывая свой прерванный сон. Предоставит ли ей ее воображение еще одну возможность поговорить с молчаливым ее отцом дополнительно? И сейчас, поскольку сон ее был так неожиданно прерван, – сможет ли она усилием воли заставить себя снова уснуть? И она грустно улыбнулась бабушке многочисленного семейства, расположившейся с ней рядом, – величественной, высокой, налитой исполнительнице, в руках которой огромный контрабас выглядел как ученическая скрипка, выросшая вдруг каким-то необыкновенным образом. Дородная уроженка Голландии в ответ тоже улыбнулась ей, хорошо понимая причины беспокойства соседки. Отработав в составе оркестра не один год, она тем не менее верила, что администрация как-нибудь да найдет в Японии музыканта, способного сыграть партию второй арфы.