Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

В прозе Гоголя есть, конечно, и подробные описания — но и в них вкраплены, как горчичные зерна в маринад, — анекдотцы, небылицы и откровенный вздор.

Редкая птица долетит до середины Днепра… пишет Гоголь, хотя знает, что даже воробей пли бабочка перелетят Днепр без труда за несколько минут.

Пани Катерина убивается: Похороните же меня! Похороните вместе с ним! Засыпьте мне очи землею! Надавите мне кленовые доски на белые груди!

Помню, мне, десятилетнему, представлялась соблазнительная картина — наш дородный учитель литературы Петр Трофимович Гофрат, вращая налитыми кровью глазами, давит большой занозистой доской могучие дебелые груди нашей классной руководительнице, свиноподобной Александре Ивановне…

Нежась и приближаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по себе серебряную струю; и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул.

Не может Днепр давать по себе струю, не бывает полос дамасской сабли, не может река приближаться к берегам от ночного холода (к своим собственным берегам)…

Ты посинел, как Черное море (о мертвом муже).

Каков макабр!

Кто понесется на твоем вороном коне, громко загукает и замашет саблей перед казаками.

Русский так бы не сказал. Затукал — заагукал. И пузыри пустил.

Глядишь и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина…

Ширина не ходит! Тем более строчкой далее, в том же предложении, Днепр — без меры в ширину.

Реет и вьется…

Днепр реет? Как флаг?

Любо прибрежным лесам… Зеленокудрые! Они толпятся вместе с полевыми цветами к водам…

Не могут леса толпиться вместе с полевыми цветами к водам, Гоголь, видимо, имел в виду деревья… Да и деревья не толпятся к водам…

… и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями…

Это все про леса. Леса глядят в воду светлым своим зраком (взглядом?). Усмехаются к нему. К Днепру? Вот и мы усмехнемся к Гоголю.

И пишут, пишут эту полуграмотную высокопарную бессмыслицу поколения школьников на бесчисленных диктантах и подергиваются паволокой и увлажняются, и синеют как Черное море, затравленные обычно, учительские глаза…

Кажется, все прелести гоголевского языка — это только ошибочно употребленные украинизмы. Не только слова, но и словесные конструкции, сочетания…

Удивительно экспрессивные, смачные… ошибки. Неточности. Перевертыши. Фата-морганы… Красота гоголевского языка — отрицательная. Неплодотворная. Грызун-Гоголь прогрыз в ткани русского языка дырку. С тех пор некоторые языковые струйки не текут себе дальше, а бесследно в этой дыре исчезают…

Гоголь ловил анекдоты и тасовал их как карты. Потерянное ружье превратил в шинель, мертвые души Пивинского — в мертвые души Чичикова, безносого персиянина — в безносого коллежского асессора Ковалева, Свиньина-Криспина — в Хлестакова. Менял обстановку, декорации, костюмы, понижал, от страха перед цензурой, героев в чине…

За что его приняли в реалисты? Он от реализма отрекался, отрекался. Ему не верили.

Мало того, что в центре любого прозаического текста Гоголя лежал анекдот, маленькие анекдоты сидели и в ответвлениях сюжета (если там не вырастали неприятные склизкие грибки — лирические отступления), и так да самой фразы, до слова, до имени.

Чичиков заснул на индюке…

Так зевнул, что перепугал даже Старостиных индеек.

Донос ехал на доносе…

Сквозник-Дмухановский (сквозник — чай, в чае — муха). Уховертов.

Земляника.

Гоголь писал Плетневу: Я до сих пор, как ни бьюсь, не могу обработать слог и язык свой, — первые, необходимые орудия всякого писателя. Они у меня до сих пор в таком неряшестве, как ни у кого даже из дурных писателей, так что надо мной имеет право посмеяться едва начинающий школьник. Все мною написанное замечательно только в психологическом значении. но оно никак не может быть образцом словесности… У меня никогда не было стремления быть отголоском всего и отражать в себе действительность как она есть вокруг нас…

Почему Гоголю верят, когда он пишет редкая птица долетит до середины Днепра и не верят, когда он пишет про себя горькую правду?

Анекдотов нет в «Выбранных местах», поэтому этот текст так тяжел и неприятен. Зато есть какое-то нудное безумие.

Белинский написал: Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, черта и ада веет от вашей книги.

И ведь правду написал. Гоголь, кажется, действительно верил в черта, в посмертное наказание. Страшный суд и прочие басни.

…ваше волнение есть просто дело черта. Вы эту скотину бейте по морде… как только наступишь на него, он и хвост подожмет.

(Гоголь — Аксакову)

Если бы Гоголь вот так, буквально, не верил в черта, не написал бы своп малороссийские сказки. Не приставлял бы к судьбам своих героев искусственные житийные концы.

Гоголь верил в ад и боялся его. Пытался откупиться своими героями. Не вышло — Вий вылез из его собственных штанов и показал на хозяина своим железным пальцем.

Стали плакаться бабы, как им трудно… А брат утешал их: Это хорошо, что так теперь страдаете, зато будет вам блаженство и царствие небесное.

(Гоголь-Головня по записи Мошина)

Неужели он мог издеваться над нуждающимися и обременными? Мог.

… он казался худым и испитым человеком…

Какая-то затаенная боль и тревога, какое-то грустное беспокойство примешивалось к постоянно проницательному выражению его лица…

Длинный, заостренный нос придавал физиономии Гоголя нечто хитрое, лисье; невыгодное впечатление производили также его одутловатые, мягкие губы под остриженными усами: в их неопределенных очертаниях — так, по крайней мере, мне показалось — темные стороны его характера; когда он говорил, они неприятно раскрывались и выказывали ряд нехороших зубов; маленький подбородок уходил в широкий бархатный черный галстук.

… умное, и странное, и больное существо…

Так описал Гоголя в октябре 1851-го года Тургенев…

Сестра Гоголя свидетельствовала, что брат был: Глуховат на одно ухо.

Спокойно съедал один банку варенья.

Очень любил разноцветные жилеты и шелковые, и бархатные, и зеленые, и голубые.

Носил высокую шляпу-цилиндр.

В морозные дни надевал медвежьи сапоги и енотовую шубу.

Друг мой. Я не люблю моих сочинений, доселе бывших и напечатанных, и особенно «Мертвых душ».

(Гоголь — Смирновой)

Русского человека испугала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки.

(Выбранные места)

Не только русского человека испугала, но и автора.

Колумб хотел открыть новый путь в Индию, а открыл Америку. Гоголь — хотел открыть Россию и русского человека, а открыл и показал ничтожность, пошлость русской жизни. Или… жизни как таковой. Когда понял, что сделал — испугался и приговорил себя к смерти.