Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Дурачок!

– Она никогда так и не призналась мне в этом. Даже после… того, что произошло однажды вечером, когда мы возвращались с танцев, она делала вид, что посмеивается надо мной.

– Таков уж был ее характер. Но со мной она делилась всем, и я знаю, что она любила тебя, и письмо это я читала.

Она замолчала, уйдя в свои мысли о прошлом. Лу-Папе не смел произнести ни слова, он втянул голову в плечи и опустил голову, словно в ожидании камня, который вот-вот должен был свалиться ему на голову.

– Она тебе писала, – после затянувшегося молчания наконец прошептала Дельфина, – что любит тебя и никогда не полюбит никого другого.

Папе трижды откашлялся:

– А что еще?

– Она писала, что беременна.

– Что?

– Ну да. Прошло, наверное, недели три, как ты уехал… Она тебе писала, что, если ты напишешь ее отцу и пообещаешь жениться на ней, она станет тебя ждать… В этом случае можно было показывать письмо всем в деревне, и никто не посмел бы тыкать в нее пальцем.

Лу-Папе стал было приподниматься, но не смог и осел на лавку.

– Дельфина, Дельфина, ты уверена… – забормотал он.

– Говорю тебе, я читала письмо и даже помогала его писать… Бедняжка перестала спать… Пробовала избавиться от плода с помощью всяких дьявольских снадобий… Шла в холмы и прыгала со скал… Но плод зацепился, и ни в какую. Тогда она тебя возненавидела. Отправилась на танцы в Обань и подыскала там себе здоровяка-красавца, кузнеца из Креспена. Вышла за него, чтобы покинуть деревню, и здесь никто так и не узнал о рождении ребенка…

– Он родился… живым?

– Да, живым. Но горбатым.

Лу-Папе ощутил, как из живота у него по пищеводу поднимается огромный комок холода, как вдруг расширилось и заполнило все пространство между ребрами сердце. Нет, он не страдал, он просто не мог дышать.

– Вначале она мне иногда писала. Сообщала, что муж ее – чудесный человек, что мальчик очень умен… Она надеялась, что, подрастая, он станет как все. А потом я вышла замуж, переехала в Марсель… Когда люди живут далеко друг от друга, они быстро друг друга забывают… Она перестала мне писать, и я больше ни разу ее не видела… Мне сказали, что она умерла, как и ее муж. Но что стало с мальчиком, не знаю. Он, должно быть, все еще живет в Креспене. Тебе бы повидаться с ним, Цезарь. Ты одинок, богат, может быть, он в тебе нуждается…

Она надолго замолчала, словно ушла в свои думы, Лу-Папе был неподвижен.

Раздался вечерний перезвон колоколов; две маленькие старушки показались на эспланаде.

– Дельфина, – семеня, на ходу заговорили они с ней, – некрасиво кокетничать с этим старым чертом, когда Господь зовет тебя!

Дельфина поднялась со скамьи.

– Я не виновата! Клеретта запаздывает! Дай мне руку, дорогая… До завтра, Цезарь. Буду за тебя молиться.

Два часа спустя господин учитель вышел из клуба, где закончил разъяснять Филоксену несколько темных мест из «Журналь офисьель», касающихся правил выпаса скота на невозделываемых землях.

Наступил вечер; мелкий дождик падал из тьмы, едва окрашиваясь в желтоватый свет, идущий от фонарей; ночной ветер завел хоровод из опавших листьев.

Придерживая на голове шляпу одной рукой, учитель бегом пересек эспланаду, спеша увидеть свою дорогую жену. Но внезапно замедлил бег и остановился, заметив черный абрис сидящего на скамье человека. Он подошел поближе.

Лу-Папе сидел в одиночестве под дождем… Положив подбородок на кисти рук, скрещенные на набалдашнике трости, он был совершенно неподвижен и словно весь ушел в себя.

– Добрый вечер, Папе… Все в порядке?

Старик поднял голову, из-под черной шляпы показалось словно залитое дождем восковое лицо с приоткрытым ртом под седыми усами.

– Ни к чему оставаться под дождем. Пойдемте, я отведу вас домой, – проговорил Бернар, помогая ему подняться. – Обопритесь на меня.

Лу-Папе взял его под руку, словно старого друга. Его тихие рыдания прерывались задушенными всхлипываниями.

– Вам плохо?

Старик был не в силах отвечать.

Они прошли мимо лестницы, на которой стоял Анж, зажигавший фонари.

– Привет! Что-то не так? – поинтересовался он.

Лу-Папе как будто ничего не слышал, вместо него ответил учитель:

– Да, я веду его домой.

– Добрая настойка с капелькой водки, и он придет в себя… Папе, будь осторожен, в твоем возрасте небольшой сквозняк может причинить большой вред! Не дури и сразу ложись в постель!

Чуть дальше Лу-Папе остановился. Он весь дрожал…

– Мне кажется, следовало бы вызвать врача… если хотите, я позвоню в Ле-Зомбре, – предложил Бернар.

– Спасибо, не нужно. Я знаю, что со мной, – отвечал Лу-Папе хриплым голосом. – Знаю…

Глухонемая, дожидавшаяся его возвращения, завидя их из окна, вышла на порог и, испуская полные отчаяния вскрики, спустилась по тропинке, чтобы помочь.

Взяв его под локоть, она повела его в дом.

На следующий день Филоксен увидел приближающегося к кафе Лу-Папе, одетого по-воскресному.

– Что с тобой, Папе?! – воскликнул он, когда тот поравнялся с террасой.

Лицо старика стало совсем маленьким, а седые волосы были белыми как снег.

– Иду в Ле-Зомбре по делам.

Припадая на одну ногу, он продолжил путь.

– Что это с ним? – призадумался Филоксен. – Не иначе как что-то случилось.

– Видел Папе? У него лицо покойника! – проговорил, обращаясь к Филоксену, Памфилий, куривший на пороге своей мастерской.

С этого дня Лу-Папе каждый день видели утром на семичасовой мессе.

– Недобрый это знак… – не раз говаривал Памфилий. – Видать, придется и для него готовить ящик!

Булочник, заднее окно дома которого выходило на лощину, почти каждое утро наблюдал, как Лу-Папе поднимается в Массакан. А обратно спускается только вечером.

– Больно смотреть на него, – провожая его взглядом, говорила булочница. – Ходит туда, вспоминает своего племянника. Он теперь остался совсем один, бедный… и двигается с трудом…

Несколько дней спустя Лу-Папе вроде заново обрел силы: его видели на эспланаде с Дельфиной. Каждый вечер он снова и снова просил ее рассказать о письме и о признании Флоретты, но сам не признавался ни в чем.

По утрам он садился на лавочку возле булочной, и булочница, у которой был наметанный глаз, подметила, что он дожидается, когда за хлебом придет Манон; стоило ей появиться, как он не сводил с нее глаз, а когда она уходила, шел за ней следом, словно загипнотизированный.

– Хе-хе! Старый волокита все еще неравнодушен к молоденьким! – сообщила булочница своему муженьку.

– Хочешь сказать, что он впал в детство? – пожав плечами, ответил булочник.

Накануне Рождества Лу-Папе позвал господина кюре, чтобы причаститься.