Петр Шабах - Вода с сиропом

— не важно! Это не важно. Ты знаешь шо?! — В его глазах появилось вдохновенье. — Ты приходь, когда начнешь работу!

Мы расстались, улыбаясь друг другу, как два кретина.

Через шесть лет мы с А. поженились. Осуществив мечту детства, А. стала лечить людей. Я же работал в ДК на окраине Праги. В мои задачи входил и цыганский вопрос.

— На следующей неделе вам необходимо организовать лекцию о контрацепции. Вы готовы? — поймал меня шеф врасплох.

— Я разослал более трехсот приглашений в цыганские семьи. — Мне пришлось идти на явный блеф.

— Сколько ожидаете слушателей? — продолжал любопытный директор.

«Бля, откуда же я знаю?» — хотелось заорать мне. Вслух же я пробормотал:

— Ну… — и представил пустой зал, где единственное, что будет напоминать о жизни, — это трепетание занавески на сквозняке.

— Товарищ инспектор придет проконтролировать!..

— Ух ё… — вырвалось у меня.

— Вы что-то сказали? — вскинул шеф брови.

— Ничего, — ответил я.

Вечером я пожаловался А.

— Знаешь, как обстоят дела? — со знающим видом говорил я ей. — Известно, что цыганская девушка первый раз беременеет в пятнадцать или шестнадцать лет. Рожает ребенка — и что дальше? Работать она, понятное дело, не будет, да, по правде сказать, ей такое и в голову не придет. Вот у нее ребенок. Ребенок — это проблема. Девка начинает шлюшничать. Только не за тысячу, а за пару крон, понимаешь?! Потом ее загребут и посадят. И так бесконечно, пока эта несчастная не поймет, что гулять-то она может, но при наличии документа, где будет написано, что она работает. А это уже только ее проблема. Лет ей к этому времени около двадцати. И вот для таких надо организовать лекцию.

— Это ужасно! — ответила А.

— Ужасно то, что лекцию должен организовать я.

— Бедняжки, — вздохнула А.

— Никакие они не бедняжки! Они себя такими не считают. Они не хуже, чем мы. И не лучше. Они просто совсем другие. Что для них гаджо? Гаджо — это тот тип из социальной помощи, это белое чмо, которое время от времени забирает их детей в колонию для несовершеннолетних или хрен знает куда. Расизм, детка, девочка, милая, — продолжал я возбужденно, — имеет одну очень важную особенность. Он существует с обеих сторон. Не жалей их. Они тебя тоже не жалеют. Когда тебя обворовывает цыган, когда он в трамвае тащит у тебя из кармана деньги, то чувствует себя почти Робин Гудом.

— А как им можно помочь? — спросила А.

— Чего? — оторопел я.

Мы стояли с куратором на верху лестницы и ждали, кто же придет на лекцию. Инспектор уже устроился в зале. Меня трясло от напряжения, куратор же, наоборот, сохранял ледяное спокойствие.

— Не придут? — паниковал я.

— Не придут, — успокаивал меня куратор. — Обломаемся? Не обломаемся!

Пришли. Невероятно: шестнадцать цыганок. Парами — мать и дочь. Мое сердце скакало от радости. Они расселись в зале. Инспектор встречал их милой, ничего не говорящей улыбкой. Они недоверчиво его рассматривали.

Я выскочил из зала и стал разыскивать доктора, который должен был читать лекцию о контрацепции. Когда я совсем было отчаялся, за углом появился бежевый «Трабант». Он затормозил прямо передо мной, с водительского сиденья протянулась волосатая рука.

— Помогите же мне, черт подери! — проревел доктор.

Я в жизни не встречал более импозантного мужчины. Весил он около ста пятидесяти кило. Портфель в его лапе выглядел просто смешно. Когда мы вместе поднимались по лестнице, он тяжело дышал и каждые десять ступенек отдыхал. Эти короткие передышки он использовал для того, чтобы внимательно меня рассмотреть.

— Знаете, — попробовал я его предупредить, — там цыганские женщины. Они не поймут обычную лекцию. Просто не поймут, что вы будете говорить.

Он покивал головой, а наверху, отдохнув, похлопал меня по спине своей огромной рукой и успокоил:

— Не бойся!

Тогда я перестал бояться.

Мы вошли в зал. Инспектор благожелательно кивнул. Цыганские женщины сохраняли спокойствие.

Доктор провел лекцию весьма разумно. Не пользовался латынью, говорил чуть ли не матом, чтобы его понимали. Мел скрипел по доске, женщины даже выглядели заинтересованными. Только где они в тот момент были? Их взгляд витал далеко — у очага, мужей, детей. Инспектор что-то сосредоточенно записывал, куратор улыбался. Рисунок на доске выглядел так, будто его нарисовал сам Жоан Миро [4] Жоан Миро (1893–1983) — испанский живописец, график, дизайнер. .

— Ну что, — закончил где-то через час доктор, — есть вопросы, девушки?

«Эх, доктор! — хотелось крикнуть ему. — Вы же их не знаете! Ничего не знаете!»

Доктор бесконечно долго задержал на них взгляд. Потом взял портфель и стал складывать туда вещи.

И тут это случилось! Смуглая рука в первом ряду неуверенно взмыла вверх.

Доктор был готов ее поцеловать. Он погладил цыганку по голове и почти прошептал:

— Что тебя интересует, девочка?

Если у него и были какие иллюзии, то эта красавица срезала их на корню. Она неуверенно подошла к исписанной доске, ткнула куда-то в разрез матки и спросила:

— А это у каждого человека так — три желудка?..

Спускаясь, доктор не проронил ни слова. Я нес его портфель, а потом помог ему втиснуться в машину.

— Спасибо, — сказал я ему. Ничего другого в тот момент мне не пришло в голову.

— Идите к черту! — пробурчал он и уехал.

А потом меня осенило! У А. были глаза как у той цыганки.

Я начал понимать, что такое семейная жизнь. Были у нас относительно спокойные времена, были и такие, когда мы кричали и кидались посудой. Я упорно не хотел меняться, и поэтому наша жизнь иногда походила на войну.

Я вполне сносно готовлю, а главное — мне это нравится. Мужчина, который не любит готовить, для меня загадочен и непонятен.

Таким образом, мой первый конфликт с А. произошел у плиты. Было видно, что ее задевает моя независимость на кухне. Я, когда готовлю, оставляю гору грязной посуды — мне не сложно ее потом помыть. Меня радует этот художественный беспорядок вокруг — доска, на которой режу овощи и мясо, куча баночек со специями и соусами… Клянусь, я не знаю большего кайфа, чем такая забава. А. сначала зашла просто так, посмотреть. Даже поначалу смеялась, но — не будем переоценивать — это был натянутый смех. Я заметил, как она нервно рассматривает грязную посуду. Она тихонько подошла к раковине и стала ее мыть. А. все время моет посуду. Ну ладно, это я могу стерпеть. Однако я заметил, что А. уменьшила огонь под одной из кастрюль. УМЕНЬШИЛА ПЛАМЯ! Я стоял как ошпаренный. Потом я заорал:

— Оставь огонь как есть!

Она повернулась и сказала:

— Извини, но он был слишком сильный.

— Он не был сильным, и вообще, чего ты лезешь?! — орал я. — Какого хрена? Если готовлю я, то это мое дело! Я не лезу, когда готовишь ты!