Петр Шабах - Вода с сиропом

Может, для кого-то это ерунда, но это совсем не ерунда! Если подумать, то это бой за каждую пядь своего жизненного пространства… Когда на него покушаются, УМЕНЬШАЯ ПЛАМЯ!

Мы ждали гостей, и настроение было что надо — праздничное. Мы стояли друг перед другом и злобно сверкали глазами.

— Не сходи с ума, я лишь чуть-чуть уменьшила. Оно слишком сильно кипело.

— Это должно сильно кипеть! Здесь так написано! Не надо экономить воду, варите в бурлящей воде, или ваши макароны станут липкими! Понимаешь, ЛИПКИМИ!!! Я хочу сделать хороший салат из макарон. Не ЛИПКИЙ!

А. подошла к плите, вывернула газ на полную и бросила:

— Чтобы ты не облажался!..

Наш ужин совершено перестал меня интересовать, и мне захотелось куда-нибудь смыться. К сожалению, гости уже звонили в дверь и мы должны были им улыбаться. Им и друг другу.

А. — мастер спустя миг после ссоры не на жизнь, а на смерть рассказывать о ней как о смешной истории. Да так, что слушатель, смеясь, восклицал: «Да, она умеет преувеличить!» Мне же оставалось лишь таращить глаза.

Еще я научился понимать, что она говорит. Я даже не догадывался, что мне понадобится этому учиться. Когда она мне говорит: «Не читай долго…», это значит: «Выключи немедленно свет!». Радостное «Завтрак готов!» в переводе означает «Хватит валяться, молодой человек!»

Да, забыл сказать: А. все делает лучше. Не знаю почему, но у нее все получается. Сначала она просто подойдет, станет рядом и скажет: «Здорово, что ты наконец решил это сделать».

А через минуту начнется.

— Нет! — скажет, например, она.

— Чего нет? — спрашиваю я недовольно.

— Я просто подумала, что лучше это приделать так.

— Как так?

— Наоборот!

— Иди на фиг. Как наоборот? Это тогда будет поворачиваться!

— Нет, так не будет поворачиваться. Можно я тебе покажу? ПРОСТО ПОКАЖУ!

Я отдаю ей инструменты и наблюдаю.

— Ты бы не мог мне здесь подержать? — попросит меня А. в конце концов.

Заканчивается это всегда одинаково — доделает, как считает нужным, а я всего лишь тот, кто ей ПОДЕРЖАЛ!

Такое не придает уверенности в себе.

А. слушала меня, поклевывая виноград. Она предложила и мне, но я не взял, так как продолжал читать.

Я зашел к брату. Он развелся, и мы за это выпили. На руке у него была татуировка. Примерно такая:

— Что это значит — спросил я его.

— Это значит «Одна ласточка весны не делает».

Районный дом культуры от души приглашает Вас на цыганский рождественский вечер. Приходите и вы! Цыганская музыка — цыганское веселье. Вечер, который вы запомните навсегда!

Эти несколько предложений я сочинял целых полдня. Весь мой стол был усеян исписанной бумагой — приглашения, которые я отверг. Из всего написанного этот текст мне показался лучшим.

Да, остановлюсь на этом, решил я. Сделаю такую вечеринку, что все будут диву даваться. Годами будут вспоминать. Меня уже не будет, а у цыганских костров из поколения в поколение будут рассказывать об этом событии.

У цыган, как известно, есть свои старейшины, которые принимают все важные решения. Без старейшин нельзя сделать ничего серьезного. Для начала я встретился с куратором по цыганским вопросам. Мне были нужны его советы и связи. Мы решили начать со старейшин и других уважаемых членов общества.

Встреча проходила в цыганской пивной с цыганским персоналом и цыганскими песнями, которые нас встречали уже у входа. Куратор и я были здесь единственными белыми людьми. Мне и в страшном сне не пришло бы в голову зайти сюда, кабы не старейшина. Каждому там давали свой персональный счет. Официант на нем писал имя или прозвище посетителя. Задержавшись около меня, он задумался, а затем что-то энергично черканул на другой стороне счета. Незаметно перевернув, я не поверил своим глазам. Там было написано «Коммуняка». Только чувство ответственности за эту славную организацию заставило меня стерпеть.

Встреча началась. Куратор в общих чертах рассказал, о чем речь, мне тоже удалось коротко выступить. Цыгане пили пиво, кивали головами, будто все понимают, и изредка косили взглядом на старейшину.

Как оказалось позже, этот парень был крепким орешком. Временами мне казалось, что он ничего не соображает. Было такое чувство, что я очутился среди индейцев.

Выслушав нас, старейшина обтер губы, влажные от пива, затем набрал в легкие воздуха и провозгласил: «Не ищи яблоки под грушей!» Цыгане активно закивали головами.

— Это будет отличный вечер! Цыганский вечер! — провозгласил свое решение старейшина.

А. лежала в роддоме и готовилась к родам. Вчера вечером я помог ей дотащить сумку. Мы шли пешком, поминутно останавливаясь из-за ее болей. Чувствовали мы себя как загнанные. Улицы были пусты, и у меня в висках стучала фраза: «В случае неожиданных родов можно использовать для обрезания пуповины острый камень» — из книжки «Ожидая ребенка» или как она там называлась.

Мне казалось, что А. переживает все спокойнее, чем я. Когда медсестра отвела ее в палату, я вздохнул с облегчением.

Рождественский праздник должен был начаться в восемь, я же торчал в пивной «Чехия» в Либени уже с обеда. Мне удалось найти оркестр цимбал, и я был счастлив, что музыканты отказались от гонорара.

Днем собрались дети, которых я угостил фруктами и орешками. Дети были очень милые, несмотря на то, что от них сбежал начинающий артист, изображавший черта. Гремя цепью, он влетел в толпу детей с криком «Бууу! Бууу! Бууу!», а потом грустно огляделся и увидел пятьдесят настоящих маленьких чертенят, которые смотрели на него с немым вопросом: «Что тебе тут надо?»

Артист тут же сдался и исчез.

Затем стали приходить первые цыгане. Некоторых я помнил со встречи и разговаривал с ними запанибрата. Я выбрал из них десяток самых внушительных и раздал им повязки с надписью «ОРГАНИЗАТОР». Они так обрадовались, что тут же пошли обмыть это дело к бару. Там они так друг друга напоздравляли, что до конца вечера я ни одного из них не видел.

На праздник пришло втрое больше людей, чем мог вместить зал. Мы с гардеробщиком даже закрыли двери, но вскоре их снесли с петель, и народ продолжал прибывать. Я лежал на полу, а по моей голове лупил цыганенок со словами: «Где мама? Где моя мама?» Откуда я мог знать? Она могла быть той, что крутила задницей на сцене и курила толстую сигару, или любой из женщин в зале, кормящих грудью детей. Гардеробщик исчез. Да и действительно, что тут было делать гардеробщику?

Началось. Народная музыка ввела всех в транс. Танцевали на столах, в воздухе летали винные бутылки. Накурено было так, что у меня текли слезы. Вскоре слез прибавилось: гости начали бить стекла, ломать стулья и дико орать. Я безмолвно смотрел на это буйное веселье и просчитывал в уме, на какой срок меня могут посадить. Я хотел было спрятаться в туалете, но там на меня напал руководитель оркестра и, молотя меня по спине футляром от скрипки, заорал: «Дэнги давай! Давай дэнги!»