Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

— Вот-вот! Сечешь фишку? Что общего между хлебом и песней?

Некто молчал то ли сконфуженно, то ли услужливо.

— И то и то — во рту! В гениальном генеральном рту, полном слюней! Сиськи-масиськи…

Ну да, шутка, повторенная дважды, становится вдвойне смешной. Даже Олегу, смотревшему спектакль всего пару минут, уже наскучило, он снова коротко ткнул Валеру и кивнул на зал. Валера развернул камеру и включил лампу. Те несколько рядов зрителей, которые попали под нещедрый, но в темноте режущий свет, неприязненно щурились, прикрывались программками. Или же, наоборот, позировали, старательно не замечая камеру, но приняв благородную осанку и написав на лицах прямо внимание-внимание к тому, что происходило на сцене. На сцене шел какой-то нудный диалог о том, нужно ли врать и лить елей (видимо, речь снова о Брежневе и К) или писать жестокую правду о том, что «лица сморщены, глаза источают густую камедь и сливовую смолу». Олег, конечно, не специалист, но и ему было очевидно, что премьера и так провалилась — без того, что будет дальше. А с «дальше» возникла, кажется, загвоздка. А может, они неправильно рассчитали время.

Во всяком случае, лагерь неприятеля заметил съемочную группу раньше, чем начался перформанс, и неудивительно, потому что Валера адски фигачил накамерным светом. На первых рядах началось оживление. К ним усиленно оборачивались, кто-то вскочил, потом сел, потом опять вскочил. Олег видел и белую голову в эпицентре этого движения. Несмотря на относительную молодость, точнее не-старость, Аркадий Коноевский был седым, а может, даже чем-то подкрашивал-подбеливал седину, чтобы она хранила ровный благородный оттенок прогоревшего пепла. Special for глянец, на страницах которого модный режиссер постоянно маячил… Олега забавляло другое: он понял вдруг, что впервые видит своего героя живьем. Ну, как видит…

Один из свиты в итоге отделился и начал пробираться к ним, услужливо извиваясь меж кресел, как уж или официант. Забавно также, что сам Коноевский в этом разворошенном гнезде администраторов оказался единственным, кто на них ни разу не обернулся. Хотя все остальные что-то всё время ему нашептывали, кидая напряженные взгляды.

Клерк добежал.

— Что здесь происходит? У вас есть разрешение на съемку?

— Здравствуйте. Телеканал «Файл». А в чем дело?

— Кто вам разрешил снимать?

— А что, это закрытый показ?..

Администратор страшно вращал глазами, ухитряясь посылать при этом извиняющиеся улыбки налево и направо побеспокоенной публике, и выглядело это довольно-таки жалко.

— У нас свободная страна, — спонтанно выдал Олег, обращая ситуацию в фарс. Смеха ради можно попросить подойти «своего героя»… Но слишком перетягивать на себя инициативу в этой истории — тоже палка о двух концах.

— Но вы могли хотя бы не пользоваться прожектором!!! — прошипел администратор.

Да. Резонно. На это было нечего возразить, поэтому Олег только и мог, что спародировать укоризненный тон:

— Валера, блин!..

Дело нехорошо затягивалось. В теории съемочная группа должна была ввалиться в зал к самому действу, но оно никак не начиналось, и Олег шарил взглядом по рядам, уже не зная, чем продолжить разговор. А может, они действительно напутали по времени? И, может, это Гремио начал действовать досрочно, увидев, что в зале перепалка, острый хирургический свет и зрители уже отвлекаются?

Гремио в три скачка оказался на сцене — и в масштабах был особенно заметен его низенький рост, нелепая ширина галифе — и начал бегать из одного конца в другой и что-то кричать. Актеры замолчали, застыв на месте. Весь зал оцепенел, и администратор наконец отлип от съемочной группы, а Валере и не надо было командовать. Впрочем, все эти благостные условия не спасали Гремио, голос которого — и это тоже стало особенно заметно сейчас — никак не годился для такого зала. Валера морщился, поправляя наушник и, видно, понимая, что скромненькой пушкой это не поймаешь. Надо было сразу выдвигаться в первые ряды, но кто же знал. Гремио хрипел, хрипел, хрипел. То, что лозунги он чередовал с какими-то песнопениями (Олег разобрал: «С нами Иоанн!»), тоже пониманию не способствовало. Выкрики непесенные были посвящены, кажется, тому, что это наша история и мы не позволим либерастам, инородцам…

Олег больше следил уже не за сценой, где все было безнадежно, а за седой головой. Коноевский не шелохнулся. Вокруг него бушевало море. Кто-то куда-то бежал. Дали свет.

Продолжая хрипеть, Гремио достал из своих мешков два больших стеклянных сосуда, молоток, торжественно тюкнул, и по залу прокатилось: а-ах! Какие-то дамы уже пробирались к выходу. Что это у него, было почти неразличимо из-за огней рампы, отсвечивающих в стекле. Олег-то, конечно, знал: час назад в студии Гремио долго, подробно и как-то со смаком демонстрировал заспиртованных младенцев. Невинный вопрос Олега: «А где вы их взяли?» вызвал нервную реакцию героя, потому что не укладывался в логику его повествования. Логику и без того непросто было понять. Отправной точкой служило что-то в духе «на руках Ельцина — кровь тысяч русских нерожденных детей», но при чем тут опять же Ельцин, Олег уже и не пытался проследить. Гремио в студии сбился, сначала пытался продолжить про хаос девяностых, потом огрызнулся типа: а какая вам разница, сейчас много коммерческих кунсткамер, потом потребовал все сначала — сложный клиент. Сейчас ему тем более не удалось объяснить залу, что это младенцы и что кровь тысяч…

Оцепенение наконец спало. Половина зрителей повскакивала с мест, кто-то заорал: «Милиция!», кто-то из коноевского окружения вел себя более хладнокровно и начал выводить людей по секторам. В планах всё было более стройно, но сейчас, кажется, все испугались химической атаки, теракта, чего-то такого, постороннего. То есть акция Гремио имела обратный эффект: защитник традиций и как бы государственности, он выглядел сейчас как фанатик-террорист, чего-то сам испугавшийся, затравленный, зажатый в богатом театральном свете, будто вместе с формалином улетучились и все слова. Он, можно сказать, покорно дождался охраны и позволил себя увести — ставший вдруг смиренным маленький человечек. Со всех сторон Олега и Валеру толкали, в гвалте звучало что-то про вызванную полицию, то есть надо было делать всё быстро. Тем более, наблюдая за глупым перформансом, Олег прохлопал ушами главное. Когда он перевел взгляд на седую голову, ее уже не было. Коноевский исчез, ушел, убежал, увели. Черт! Ладно.

Впрочем, для «творческих задач» Олега сам Коноевский был бесполезен. Как это ни странно для героя документального фильма. Не странно. Говорят, когда Элвиса нашли мертвым в ванне, его продюсер (Кто это был? В голове Олега вертелось неуместное «Айзеншпис», хотя почему «неуместное»?) сказал: «Какой ужас. Но ничего. Мертвый Элвис еще лучше, чем живой».