Чарльз Мартин - Где живет моя любовь [litres]

Я снял «винчестер» с предохранителя, прижал приклад к плечу и поднес палец к кнопке фонаря. Не в силах унять сердцебиение и дыхание, я целился в темную стену кукурузы и ждал. Ружье прыгало у меня в руках, а сам я до рези в глазах всматривался в темноту, пытаясь уловить движение или разглядеть между стеблями темный силуэт.

Мне повезло. Какое-то время спустя я заметил что-то вроде движущейся тени. Правда, я почти сразу потерял ее из вида, но уже через секунду мой взгляд снова зафиксировал движение – и снова ненадолго. Тогда я использовал известный прием – стал смотреть на то место, где появилась и пропала темная тень, не прямо, а уголком глаза, и почти сразу увидел темный силуэт человека, который на четвереньках выполз из кукурузы в траву в надежде, что во мраке я не сумею его разглядеть. Как только он отделился от кукурузы, я выстрелил в воздух. В ушах у меня зазвенело; гулкое эхо разнеслось над рекой, и я почти оглох, пороховой дым лез в ноздри и ел глаза. Одним быстрым движением я перезарядил ружье и прицелился в темную тень на земле.

– А ну стой! – крикнул я и включил фонарик.

В траве, повернувшись боком ко мне, стояла Пи́нки. Из пасти у нее торчал измочаленный огрызок кукурузного стебля. Окинув меня презрительным взглядом, она принюхалась, негодующе хрюкнула и, грузно развернувшись, двинулась обратно в кукурузу, с издевательским видом помахивая своими огромными ушами. Я проводил взглядом ее закрученный винтом хвост, потом сел на землю и с грехом пополам перевел дух.

Прошло довольно много времени, прежде чем я немного пришел в себя. Поставив «винчестер» на предохранитель, я выключил фонарь и растянулся на траве. Впрочем, уже через несколько минут я снова сел, отряхнулся и подобрал ружье. Поднявшись, чтобы идти домой, я сделал шаг – и наткнулся на неподвижно стоявшего в темноте человека.

Он казался неколебимым, как скала, чего не скажешь обо мне. Я выронил ружье, выронил фонарь и – говорю это со стыдом – намочил штаны. Тогда, впрочем, я этого даже не понял. Не сразу я узнал Брайса, который крепко взял меня за плечо. Его лицо было разрисовано черными и зелеными полосами, из специальных петель на камуфляжной куртке торчали кукурузные стебли. Пристально поглядев мне в глаза, он бросил взгляд мне за спину, принюхался – и засунул «кольт» обратно в наплечную кобуру.

Наклонившись, я подобрал фонарь. У меня так тряслись руки, что я с трудом нащупал и нажал кнопку. Луч света заметался из стороны в сторону и только потом остановился на Брайсе. Самым удивительным мне показалось не его одежда, не кукурузные стебли, делавшие его похожим на оживший куст, не боевая раскраска, не оружие и даже не старый прицел, который болтался у него на шее на шнурке. Самым удивительным мне показались его ноги . Брайс был босиком! Я посветил на них, на него, потом снова на них. Наконец я погасил фонарь.

– Брайс?.. – хрипло проговорил я.

– Это я, Дилан. – Его голос был негромким и абсолютно спокойным.

Я непроизвольно шагнул вперед и, в свою очередь, потянул носом. Не почувствовав запаха пива (что я, по правде сказать, ожидал), я настолько растерялся, что не нашел ничего лучшего, чем спросить:

– С тобой все в порядке?

Брайс кивнул, подобрал «винчестер», ощупью проверил, в каком положении стоит предохранитель, и протянул оружие мне. Именно в этот момент я почувствовал острый запах собственной мочи. Должно быть, его ощутил и Брайс. Забрав у меня фонарь, он посветил на мои мокрые джинсы, погасил и вернул мне.

– А с тобой?..

Я глубоко вздохнул и снова сел, а затем – лег на траву. Что я мог ему ответить? Что чуть не умер от страха?.. Потом издалека донесся стук открывшейся двери. Приподнявшись на локте, я разглядел Мэгги, которая только что вышла из амбара и встала в свете слабенькой лампочки, которая с грехом пополам освещала лужайку между амбаром и домом. Завернувшись в одеяло, она смотрела в нашу сторону, но, разумеется, не могла нас видеть.

Я включил фонарик, посветил на себя и крикнул:

– Эй, я здесь! Со мной Брайс, все в порядке!

Направлять луч света на него я не стал – пусть уж лучше поверит мне на слово.

Услышав мой голос, Мэгги вытянула шею, привстала на цыпочки, потом пробормотала что-то, чего я не расслышал, и вернулась в амбар.

Я погасил фонарь, но и в темноте мне было хорошо видно (и слышно), как Пи́нки грузно шагает по проложенной ею тропе, не спеша возвращаясь в хлев после ночного набега на мою кукурузу.

Брайс шагнул к краю поля. Глядя на блестевшие в лунном свете верхушки, он задумчиво проговорил, словно обращаясь к самому себе:

– На том поле кукуруза была даже выше, чем у тебя. Наверное, потому, что стоял уже конец лета. Я… я охотился на человека, который привел меня к кукурузному полю. – Подняв руки, Брайс потрогал молодые початки. – Я шел по его следам ровно месяц – с тех пор как получил приказ… На тридцать второй день я его настиг. Когда он вышел в то междурядье, где я его поджидал, до него было ровно сорок пять шагов. – Он показал на «винчестер» у меня в руках. – В тот же день, но несколько ранее, мне довелось «чистить» кое-какие тоннели, поэтому я был вооружен почти таким же дробовиком. Я прицелился ему в ноги и выстрелил. – Брайс моргнул, но черты его лица даже не дрогнули.

– Он упал и принялся поливать место, где я стоял, из «АК-47». Одна пуля даже пробила мне каску, но голову не задела. Я… я выстрелил во второй раз, и он выронил автомат, закричал и схватился за ноги. Тогда я подошел к нему на тридцать шагов и выстрелил в третий раз.

Свой рассказ Брайс сопровождал весьма выразительной пантомимой, но при последних словах он выронил воображаемое ружье, достал из кобуры «кольт», снял с предохранителя и, сжимая рукоятку двумя руками, сделал несколько шагов вдоль кукурузных зарослей. Я как зачарованный последовал за ним, светя на него фонарем и следя только за тем, чтобы ствол моего «винчестера» смотрел в сторону.

Шагов через двадцать Брайс остановился и, слегка расставив ноги, прицелился из пистолета во что-то видимое только ему одному. Ствол его «кольта» смотрел немного вниз, но он еще наклонился, так что до земли оставалось всего фута два, и вдруг заговорил на незнакомом языке, какого я никогда не слышал. Мне, однако, показалось, что он отдаленно похож на то птичье чириканье, которое мы с Мэгги несколько раз слышали, когда ездили в город поесть суши.

Брайс опустился на колени, по-прежнему сжимая пистолет обеими руками.

– Я спросил: «Где она?» – прошептал он и ненадолго замолчал, словно вглядываясь в глубины своей памяти. – Где она? – повторил Брайс несколько секунд спустя.

Наступила тишина. Мой приятель со щелчком взвел курок «кольта», и я непроизвольно сделал шаг назад. Брайс снова что-то шептал, обращаясь к человеку, жившему в его воспоминаниях. Время от времени он замолкал, качал головой, кивал и снова принимался что-то шептать, чередуя английские слова со словами неизвестного мне языка. Внезапно он поднялся на ноги и восемь раз подряд нажал спусковой крючок. Восемь выстрелов разорвали тишину, восемь пуль впились в землю у него под ногами, превращая в кровавую кашу воображаемое лицо, которое столько лет не давало ему покоя.