Борис Екимов - Праздник

А Ваня Шнур сумку проверил: две пластмассовые бутыли с питьем, хороший сала шмат, вяленый лещ.

— Нормально… — похвалил он, а потом вспомнил: — Арбузика бы соленого!

Его услышала из саней Королиха и закричала:

— Арбузика хочу! Давай арбузика.

Бугор поглядел на нее, признал: «И эта здесь…» Зубами бы надо скрипнуть, но надо терпеть до поры. Потом отыграемся. Арбузика им захотелось… И тут его осенило. Он добродушно рассмеялся, широко развел руками:

— Рад бы! Но не солил. Арбузики — это хорошо на закусь. Арбузик соленый… — Он почмокал губами. — Братушка меня угощает. У него ныне такие арбузики удались. Сладость одна… — нахваливал он. — Так что сгоняйте к братушке. Недалеко… У него есть. Арбузики и все остальное…

Двоюродный брат Бугра и вправду жил недалеко, в соседнем хуторе. Езды — полчаса.

Трактор с гостями покатил вниз, откуда приехал. Хозяин тут же расслабился и начал материться:

— Алкаши… Сволочи… Допились, гады, доумились… Я вам устрою охрану… Из горла все выну, сволочи… — И заспешил к телефону, брата предупредить, потому что «крючок с наживкою» был закинут. И ночь еще впереди. А пьяному дураку семь верст — не околица. Вполне возможно, попрутся. А там — гости, которые враз этих дураков скрутят или постреляют, как зайцев.

Бугор позвонил брату, все объяснив.

— Весело живете, — выслушав его, сказал брат. — Давай подъедем к тебе? Мы их враз…

— Погодим, — ответил Бугор. — Они к тебе сами припрутся. На мушку их и стреляйте, как зайцев. А если не приедут, то завтра разберемся, по светлому. Но должны подъехать. Арбузика им захотелось, гадам… Стреляйте их!

Конечно же, самому хотелось поехать и поглядеть на эту потеху.

И своими руками хотелось… этих гадов, особенно Шнурка поганого, своими собственными руками душить и душить. Но оставлять хозяйство, подворье теперь было нельзя. Мало ли что этим алкашам в голову взбредет.

Уехать было нельзя. Но и сидеть сложа руки тошно. Пришлось по двору мыкаться: ходил да глядел, проверяя запоры. А какая на них надежда, на эти замки? Приехали — и сам все открыл. Никуда не денешься. Проверил в стойлах скотину. И, как всегда, нашел непорядок. Работников отматерил, заглянув в их вонючий домишко, который хуже свиного закута. Загадили, бомжи ленивые. Лишь жрать да спать умеют да глядят, чего бы украсть на пропой.

Порою он выходил за ворота, глядел. Снег и снег валил. Хуторских домов и огней не было видно. Но слышимо тарахтел трактор. Где-то там они мыкались, эти гады. Мыкались, но с хутора не уезжали. А хотелось бы… Пусть поедут за арбузиками. Уж там-то их встретят, кроме брата и сына его, два настоящих стрелка: зять-милиционер и дружок его — охотники, на порошу приехали. Уж они не промажут.

Но трактор по-прежнему колесил где-то на хуторе, дармовую солярку жег.

Он колесил и колесил, легко таща за собой деревянные сани и молодых седоков, которым после долгой гульбы в четырех стенах, под низкою крышею, так хорошо дышалось на снежном приволье.

«Мы поедем, мы помчимся…» — напевала счастливая Королиха, чуя крепкую руку Вани Шнура, ее обнимавшую.

Катались. А потом, когда Ваське Дроту надоело одному в кабине сидеть, прибились к дому.

Трактор встал, разом смолкнув и погасив свои желтые фары, словно его и не было. Над хутором и просторной округой сомкнулась звенящая праздничная тишина. Снегопад проредился, а потом разом стих. И засиял над миром чистой синевою огромный, почти вполнеба круг с яркой луной посредине. Это было так необычно, таинственно и красиво: серебряный воздух, искристый, с переливами снег, туманные, тоже серебристые, дали и васильковой синевы небесное озеро, золотая ладья в нем, в самой глуби, посредине.

Это вроде как открылось царствие небесное. Но вернее — просто праздника весть, которую на земле увидели и поняли редкие: лишь те, кто поднимал глаза к небу в полуночный час.

В тракторных санях, на соломе, вольно откинувшись, бедные Королиха да Ваня Шнурок на минуту замерли. Так неожиданно ясно увиделось все: далекая чистая синь, светлое око луны, волшебное сиянье округи. А рядом — человеческое тепло. И никуда не надо ехать, спешить. Затаить дыхание, замереть, чтобы не оборвалось, не кончилось это нечаянное счастье ли, просто жизнь.

Но уже звал их к иному празднику Васька Дрот, выбравшись из кабины трактора.

А небесное виденье скоро пропало, закрытое наплывшими тучами, снегопадом.

На хуторе Иванушкин его успел увидеть еще один человек — старая бабка Акуля, которая пришла в себя и выбралась из погреба и тут же, стеная и плача, несмотря на поздний час, подалась к соседям просить защиты. Она вышла со двора и вдруг все увидела: синий небесный плат и сияющий золотом лик — так почудилось ее старым глазам, слезами омытым. Увидела, обомлела и стала молитву творить: «Господи, помилуй нас всех, грешных… Царица небесная, радуйся… Помилуй нас…»

А в доме Васьки Дрота продолжилась молодая гульба. Ваня Шнур теперь был за главного. Он рассказывал какие-то байки, и ему верили. Шумел: «Так будет со всеми! Мы поедем… Мы будем шкурить!» И его слушали.

А потом он увел Королиху в теплую баню. И они уснули там, счастливые, утомленные долгой гульбой и короткой любовью. В доме тоже заснули умаянные хозяева и Коля Мордовкин с подругою. Лишь бедный Серёня убрел восвояси. И тем спасся. Потому что на следующее утро нагрянул из райцентра ОМОН ли, спецназ, с шумом и громом всю банду забрали и увезли в районный центр, в тамошнюю кутузку.

Через пару дней разобрались, отпустили. Лишь Ваня Шнурок там остался. Видно, сидеть ему. Тем более что некому за него просить да молить. Васька Дрот оставил ему полушубок. Зима еще впереди. И одна ли? А парня жалко, все же он — свой.

Шнурок остался в кутузке. Остальные, от греха подальше, разом и надолго разъехались. Коля Мордва — на железную дорогу, сказав: «До весны». Верка — в город, на рынке торговать, от хозяев, конечно. На рынке хорошо, там и ночевать можно. Васька Дрот подался в Москву, на маршрутке работать, потому что стройка закрывалась. А Королиха куда-то еще дальше улетела.

Праздник кончился. Новый — не скоро. Вовсе тихо стало на хуторе. Безлюдье и снег. Лишь радио на крыльце букановского дома без устали день и ночь орет и орет какие-то веселые песни.