Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

— ...слушаю, — проговорил я, — ...чего тебе?

— ...приходи...

— ...Ты где?

Я еще надеялся, что он не знает, где он, удастся отмучиться по телефону, и все — но он назвал адрес четко: Христопродавский переулок, дом два, флигель во дворе. Тьфу, черт! Выходит, надо ехать! Выходит — вместо моральных страданий предстоят физические!

Разобрался кое-как в ночи, добрался до его флигеля... вонючая лестница... чья-то довольно запущенная, но отдельная квартира... я пока еще к нему ехал, твердо решил: займу у него сто рублей, чтобы он знал, что такое настоящая дружба!

Но оказалось — не до того: он первым делом должен был доказать, что ему значительно хуже, чем мне!

— Я негодяй!.. Негодяй!

Это мы уже слышали.

— Я у первого был!

Вот как?.. Это уже считается как бы интересным...

— Ну и что?

— Он меня лично оскорбил!

...причем это было сказано с оттенком гордости: «Лично оскорбил!»

— Ну и что?

Он изумленно посмотрел на меня: как «ну и что»?

Я посмотрел на него... Помню, когда-то мечтал я в его лице иметь приличного врага: причесывал, опохмелял. Все напрасно!

— Я негодяй, негодяй!

Я молчал. Он вдруг, как бы с отчаянием, распахнул холодильник, выхватил банку красной икры, долгое время со слезами на глазах смотрел на нее, потом воскликнул:

— Миллионы загубленных жизней!.. Нет, ты не будешь есть икру!.. Нет, буду!

Сам с собой подрался у холодильника. Я не выдержал, сказал:

— Советскую власть позоришь собой!

— Советская власть позору не боится! — надменно вымолвил, гордо застыл. Вдруг внезапно сорвался: — Утя! Где моя Утя?!

Я молчал. Та Утя, о которой я предполагал, вряд ли интересовала его — была другая!

Потом вдруг ударами — ых! ых! — начал молотить воздух, кого-то ненавидя. Видимо, это каратэ?

— Ты один только у меня!

...Это, видимо, я.

Потом ласково меня отшвырнул, вскочил на подоконник и рухнул со второго этажа на землю. Я испуганно высунулся вслед за ним: лежит абсолютно плашмя! Я еще надеялся, что это такое каратэ, но он не шевелился.

Я сбежал по гулкой лестнице вниз, подскочил к нему, перевернул. Внешне все вроде нормально — только в грязи.

— Уйди! — булькая, прохрипел.

Ну, хорошо. Сумел-таки доказать, что он страдает невыносимо, и все за это ему что-то должны. Ясно!

Я повернулся и пошел. Когда я только собирался к нему, в портфель бросил полкруга колбасы, но после, увидев его разносолы, решил не давать. Но он-таки почуял, и приподнявшись с земли, укусил колбасу через портфель. Я вырвался, ушел.

...Вспомнил — в начале моих литературных опытов он снова на моем пути оказался! Как-то зашел я в заведение, управляющее литературой... Кто стоит во главе этого мрачного убожества? Разумеется, он! Но поскольку уже тогда я кое-что из себя представлял, он поднялся из-за стола, троекратно, по-русски расцеловал. После того с любимыми своими подопечными, двумя писателями-земляками свел. Вернее, они были не совсем земляки: граница их сюжетов шла по реке, и если кто у кого воровал — рубились топорами нещадно на мосту. Дикие люди! Но Гриня почему-то с ними дружил. Потом, правда, обоих посадил, свидетелем выступил. Странная история... как, впрочем, все у него. Но получил повышение.

Меня он тоже курировал, отбрасывал мои страницы: «Бред, старик!» Примерно лет только через пять я оправился, понял вдруг: а зачем мне он? Лишнее препятствие — которых и так хватает! Давно пора это потерять!

Ну, он и сволочью тогда был! Помню, шли мы по улице с ним, и вдруг встретил я друга, только вышедшего из тюрьмы. Пока я говорил с ним, Гриня, как слепая лошадь, метался, даже воротник его поседел от ужаса! Ну, тип!

Но, ясное дело, я ошибался, считая, что жизнь закончена его. Это же Феникс! И история со Светкой — это так, лишь увертюрой была.

Мои друзья по институту примерно через месяц после этого вдруг предложили отметить годовщину выпуска. В Доме журналиста. Вот ужас. Известно, что нас годы не красят — но все же! Я самый первый уселся за стол, и потом только наблюдал ужас на лице вахтерши, как она пятилась, пока очередной мой друг в помещение заходил. Да-а-а...

Потом вдруг военные пошли толпой — но те в отдельный зал, банкетный, потом снова наши. Да-а-а...

Потом запоздавший военный подошел с лихими усами:

— Где тут саранча гуляет?

— Саранча?.. А! — понял я. — В том зале.

— Заходи! — лихо подмигнул.

Посидел я со своими, пошел к нему. Усатый поднял бокал:

— Полезно встретиться в бою, друг друга защищая, но лучше встретиться в пивной, друг друга угощая!

Я засмеялся. И среди военных, оказывается, веселые люди есть — зря их ругают! И тут я вдруг поперхнулся: справа от меня сидел Гриня — и при погонах уже, и при звездах! Я обомлел! Непонятно — то ли он так быстро этого достиг, то ли всегда имел форму, но не носил? Сухо кивнул. Но звезды — ерунда, главное, что рядом с ним сидела синеглазая прапорщица, прижавшись плечом!

— Богиня внутренних дел! — на ухо Грине шепнул.

Он сразу окаменел.

— Она Афган прошла! — было произнесено так, словно это он сам прошел Афган.

— ...поганенький ты мой! — растрепав его жидкую шевелюру, пропела она.

Как пояснил мне веселый усач, пропивались «калошные» — деньги, что ежегодно выдаются на обмундирование... Но можно ведь и в старом походить. Умно?

— Ты эту... мегеру старую... прописал? — сухо осведомился Гриня.

Я ошалел.

— А надо? — чуть слышно пролепетал я.

— Пора избавляться от лжи! — он гордо выпрямился.

Я смотрел на нашего Гриню... Силен! Говорят — кошка, падая с крыши, приземляется на четыре лапы, но Гриня, судя по прапорщице, приземлился на все восемь, а если считать Светку, забытую у меня — на все двенадцать!

— ...Утя? — с надеждой обратился я к прапорщице.

— Яся! — ответила она.

— Нет в жизни счастья! — вдруг всхлипнул Гриня, быстро налил стакан и еще быстрее выпил.

— А зачем тебе оно? Хаос удобней! — подумал я, и вышел из зала.

Я выскочил из лифта с ключом наперевес и в ужасе застыл: двери не было! Вернее — она была мощным ударом вбита внутрь и безвольно висела, припав к двери ванной. Я бросился ее поднимать, как человека, потерявшего сознание. Она прогнулась в моих руках, как женщина: чей-то молодецкий удар сделал ее гибкой.

— Так... видать, грабанули! Хорошо хоть, не гробанули!

Пол в прихожей был усыпан известкой, влетевшей вместе с дверью. Оставляя белые следы, я быстро вошел в кабинет, со скрипом вытянул ящик стола... Бумажник лежал наверху, распластав крылья, как раненая птица... так ли я его оставлял? Дрожащей рукой я распахнул его... Деньги на месте. Ф-фу!

Я медленно опустился на стул, утер запястьем лоб, потом, слегка уже насмешливо, оглянулся на выбитую дверь: что ж это за гости меня посетили, не сообразившие, где деньги лежат?