Хилари Мантел - Перемена климата

Нет, сказала она себе. На ее губах замок.

Задремала. Поезд медленно тронулся. Понес Анну и ее мужа дальше, в мир жары и пыли.

Спецназовцы явились перед рассветом. Высыпали из своих машин, оставленных у забора, и стучали во входную дверь, вежливо, но настойчиво, до тех пор, пока Ральф их не впустил.

— Миссис Элдред, будьте добры одеться. И сумку с вещами соберите.

Далее последовал новый обыск. Полицейские не поленились пересыпать содержимое мусорных корзин в принесенные с собой мешки — видимо, для последующего изучения; переписали названия всех книг на книжных полках. Тщательно обследовали лоток с исходящими письмами, зафиксировали адреса со всех почтовых конвертов, ожидавших отправки.

— Кто такой доктор Элдред, поясните, пожалуйста.

— Это моя сестра, — ответил Ральф.

Письмо положили обратно в лоток. Этому конверту предстояло проделать весь путь до Нориджа с отпечатками пальцев полисмена на бумаге.

Когда один из полицейских шагнул к картотечному шкафу, Ральф переглянулся с Анной. Достаточно резкого движения, и… Они ждали, что верхний ящик соскочит с пазов и отобьет полисмену пальцы. Но эти спецназовцы вели себя неожиданно вежливо, осмотрительно, можно сказать, с почтением. «Мы дадим вам расписку на все, что заберем». В общем, треклятый ящик и не подумал выпасть. Полицейские делали свою работу тихо и аккуратно, словно для того, чтобы не оставлять в доме компрометирующих улик. Всех работников миссии — Розину, Дири, уборщицу Клару, Джейкоба и его мальчишку-помощника — подняли с постелей и выстроили в ряд у задней двери. Их комнаты также подверглись обыску. Неужели с той же поистине невероятной осторожностью? Почему-то Ральф в этом сомневался.

— Позвольте мне поговорить с ними, — попросил он. — Я лишь хочу их успокоить.

— В этом нет необходимости, мистер Элдред, — отозвался командир полицейской группы. — Мои люди обучены всем методам успокаивания.

— Миссис Элдред? — обратилась к Анне женщина-полицейский, тронула ее за рукав. — Я должна сопровождать вас и проследить, как вы будете собирать вещи.

— Какие вещи? — не поняла Анна.

— Которые вам понадобятся вне дома.

— Вы знаете, куда нас отправляют?

— Вас отвезут… — Молодая женщина запнулась. Бледная кожа, североевропейская внешность, легко краснеет; явно еще не ожесточилась на службе. — Вас отвезут в тюрьму.

— В тюрьму, — повторила Анна, как бы свыкаясь с этой участью. — Надолго нас посадят? И за что? По какому обвинению?

Женщина-полицейский покосилась на своего начальника. Она на этот вопрос ответит не могла. А по лицу начальника скользнула тень раздражения.

— Просто уведите ее отсюда, — распорядился он.

В спальне Анна принялась бездумно, почти автоматически, выдвигать ящики комода. Руки дрожали, и она никак не могла справиться с этой дрожью. Женщина-полицейский присела на кровать.

— Поторопитесь, пожалуйста. — В ее тоне слышалось сочувствие. — Возьмите ночную рубашку. Мыло и зубную щетку. И гигиенические средства, если думаете, что они вам пригодятся.

Когда вещи были сложены, женщина-полицейский встала и забрала сумку у Анны. Спустились обратно в гостиную. Двойная дверь, что вела на крыльцо, была распахнута настежь. Двое офицеров ушли и увели с собой Ральфа.

Лишь тогда Анна осознала, что им с Ральфом суждено разделиться. Она метнулась наружу. Женщина-полицейский кинулась следом, схватила ее за руку. Мужчина, стоявший на ступеньках, захлопнул наружную сетчатую дверь перед лицом Анны. Послышался рокот мотора отъезжающей машины. Анна вцепилась ногтями в сетку двери, будто норовя процарапать дорогу на свободу.

Железная койка, изгвазданный матрас, весь в следах блевотины и менструальной крови. Анне пришлось заставить себя опуститься на него, но она решила считать добрым знаком то обстоятельство, что ей не выдали простыни и одеяло. Быть может, зададут несколько вопросов и отпустят, еще до вечера. Наступил рассвет, ее первый рассвет в тюрьме. Она прислушивалась к утренним звукам, ловила каждый шорох; руки сложены на коленях, спина прямая, разве что чуть сутулится. Часы у нее забрали, но она прикинула, что сейчас, верно, около семи. Дверь камеры открылась. Надзирательница притащила жестяной поднос, поставила на металлическую тумбочку рядом с койкой. Вышла, не удостоив Анну ни единого слова. Ключ повернулся в замке. Тяжелые шаги удалились по коридору.

Снова оставшись в одиночестве, Анна посмотрела на поднос. Миска с маисовой кашей. Ложку, похоже, не мыли давным-давно, и этим прибором регулярно пользовались другие заключенные. Анна преодолела отвращение, зачерпнула кашу, поднесла ко рту, но попробовать не успела: к горлу подкатила тошнота. Приступ быстро миновал, но закружилась голова, все тело пробрало ознобом. Она уронила ложку в кашу и отодвинула миску подальше.

Также на подносе стояла кружка с кофе. Напиток успел остыть, но Анна, ища утешения, сжала кружку в ладонях. Пригубила. Ни вкуса, ни запаха. Какое уж тут утешение…

Третьим предметом на подносе оказалась краюха бурого хлеба. Анна отломила кусок, сунула в рот, попробовала проглотить. Кусок застрял, твердый, как камень. Прошлым вечером на Флауэр-стрит она жаловалась, что по такой жаре есть не хочется. И собиралась встать пораньше, затемно, чтобы приготовить яичницу…

Какое-то время спустя — возможно, через час — молчаливая надзирательница вернулась. Она принесла кувшин с водой, накрытый крышкой. Встала, дожидаясь, пока Анна уберет поднос с тумбочки. В другой руке у нее было пустое ведро, которое она поставила под койку.

— Я должна этим пользоваться? — спросила Анна, нисколько не воинственно, просто желая выяснить тюремные правила.

Надзирательница указала на поднос.

— Есть не хотите?

Забрала поднос, прежде чем Анна успела ответить.

— Можно мне мою сумку? — попросила Анна. — И мои часы?

Дверь захлопнулась. Проскрежетал ключ в замке. Анна опять осталась одна. Руки возвратились на колени. Она стала разглядывать трещину в стене камеры. Та шла от самого пола ломаной линией и поднималась на четыре фута. Дальше от нее расходились другие трещины, разбегаясь широко в стороны. Узор трещин напоминал устье какой-то большой реки. Анна достала из кармана носовой платок, окунула кончик в кувшин с водой. Прикоснулась влажной тканью сперва к одному веку, затем к другому. Не плакать, не плакать, твердила она себе. Господи боже, пусть эта вода заменит собой слезы.

Время от времени заслонка на смотровом отверстии в двери отодвигалась. Анна неизменно поднимала голову на звук: пусть видят, что ей нечего скрывать, что на ее лице нет и следа недовольства. Интересно, приходят ли тюремщики посмотреть на нее по расписанию? Она начала считать. Если судить по духоте и жаре в камере и по положению солнечного пятна на стене, был полдень, когда дверь снова распахнулась.