Елена Блонди - Сказки Леты, сборник рассказов [СИ]

Фотография рядом с часами показывала Лельке тихое море и закат без солнца, оно за легкими облаками. Потому вода совсем жемчужная. Макс, когда увидел, как у Лельки получилось, сам побежал печатать, потом повесил так, чтоб лежали, и было видно. Лелька тогда придумала к ней слова, про Аква Тофану. Он требовал, чтоб записала, но она отмахнулась, смеясь. Слова падали Лельке в рот, как лепестки с цветущей вишни, сами. Что их записывать, не роман ведь и не рассказ, просто несколько слов.

Наконец, свет за окном стал желтым и тихим. А она с утра и шторы не открывала. В комнату пришли сумерки. Только зеленая бусина держала на кончике себя искру солнца.

Там, куда они не попали сегодня, это море и в нем такая же тихая вода.

— Максим, вы уходите? Приглашаю на ужин. Там все свои, развлечетесь.

Макс повернулся, вытирая тряпкой руки. Интервью прошло, проехало, проскочило за полчаса, народ побросал свои камеры и треноги, сумки в комнатке строгой Мариши и убежал на море купаться. Звали и его, но аврал и было легко отказаться, да он и был весь там, в свете солнца, что грело круглые плечи рыжей земляники в синем коротком платье. Смешная фреска, на ней девушки собирают виноград, сидит пастух сбоку, играя на флейте пана барашкам и овечкам, а далеко среди кудрявых листьев сверкает полуденное море. Но Макс сделал шедевр. Так что, и правда, хрен с редькой на рваную майку.

— Потом покажете мне море, Макс… Сегодня будет большая луна.

Ее зовут Соня, Софья. Когда сказала ему, перед интервью, то вздернула подбородок, прищурилась. Он кивнул:

— Царское имя.

И она улыбнулась, как девочка. Дразнят ее что ли, из-за имени? Поправила белые прямые волосы и все поглядывала на него. А он писал рыжую в синем на фоне листвы.

— Спасибо, София. Устал и домой надо позвонить, жене. Так что я в номер.

— У вас, говорят, красивая жена. И вообще, все так романтично. Мне рассказывали.

— Не сомневаюсь, — он усмехнулся, уже уходя и с силой продирая светлые волосы рукой, измазанной высохшей краской.

— Простите, — сказала в спину. Так потерянно, что Макс повернулся, погладил улыбкой.

— Да ничего.

В номере выяснил, что забыл дома зарядное для телефона. Стукнул кулаком по стене и обругал себя разными словами. Пока стоял под душем, все шептал о себе гадости, а потом рассердился на Лельку. Тоже мне, жена, могла бы проверить, с чем муж уходит. Сидит, небось, с ногами в кресле, и смотрит на картинку на стене. Или на часы. Может, плачет, глупая. Глупая Суламифь в синей тунике. Собирала виноград, смеялась с подругами, блестела зубами. И вот поймалась, как рыба-ребенок, на его крючок. И ей с ним больно. Храбрая, все говорит, что ничего, выдержит, но иногда плачет, по пустякам.

Он покопался в шкафу, нашел легкие шорты, чистые, белую тишотку. Надел и вышел из номера, прикидывая, у кого бы попросить телефон, на пару минут разговора.

На вахте было пусто. Макс заглянул в длинный коридор. Сезон кончился, корпус закрыли и уже не селили в него отдыхающих, а дежурная, видно, убежала на лавочку, болтать с подругами. И телефон унесла с собой.

Вечер шел на цыпочках, прикладывал к губам палец черных листьев и потому свет становился мягче, серел жемчужной пылью над тихим морем. По песку бродили редкие люди и тоже слушались вечера, не кричали и не смеялись. Только в столовой светились нахальным электричеством окна, свет их орал и взрывался. Слышался голос Гриши, анекдот, хохот следом.

Макс прошел поодаль, чтоб не заметили курящие на крылечке телевизионщики. Прислушался и рассердился на себя, поняв, что ищет голос Софьи. Просто интересно, смеется ли она тем чудовищным пошлостям, которые конвейерно выдает Грига.

За низким парапетом море переливало себя серым шелком, медленно и сонно. Макс повернул к парусиновому киоску у парапета, там уже закрыто, но изнутри свет и бормотание. Если молодежь не успела залечь на ложе из картонок в углу, то, может, дадут телефон. Он поежился, вспоминая. Сто лет тому приезжал сюда, и в этом самом киоске работала, как же ее звали… Маленькая, как воробей, волосы стрижены коротко, нос с конопушками. От коробок пахло ванилином и специями, маленькая все волновалась, вдруг охрана заметит, что они жгут свечку. Тогда свечку погасили, и выяснилось, что через парусиновый потолок сочится лунный свет. Ему потом пришлось менять симку в телефоне: собралась разводиться с мужем, а муж — мальчишка, в два раза его моложе. Потом Максу рассказали, когда через год приехал, она подожгла киоск, и ее уволили, зарплату забрали в счет сгоревших чипсов и пакетиков с орешками.

— Максим…

Макс чертыхнулся, останавливаясь в тени большого платана. Тонкая фигура на фоне серого шелка, стоит, отвернувшись, смотрит на море. А позвала. Или ему показалось? Подойти? Или сделать вид, что не услышал? Получится — испугался…

Он прошел рядом, на расстоянии вытянутой руки. Кашлянул, замедлив шаги. Софья быстро повернула лицо. В размытых светлых сумерках, в рамке белых волос оно было темным, с неразличимыми чертами.

— А, это вы? Как хорошо, что вышли. Смотрите, как тут!

В женском голосе услышалась Максу давешняя глуповатая восторженность и он разозлился. На то, что крался мимо столовой, пытаясь услышать ее. Что остановился на оклик, который был ли? Или он сам себе его выдумал, чтоб — повод заговорить…

— У вас есть мобильник? — спросил почти грубо, — домой надо позвонить, а мой сел.

— Жена волнуется?

— Да.

Софья протянула ему мобильник и положила пустую руку на парапет. Темная рука и ногти белеют. Макс потыкал в кнопки.

— Черт!

— Что?

— Забыл номер. Он же записан в телефоне, а я вот не помню его, длинный.

Покивала, пересыпая по прямым плечам волосы, цветом сливающиеся с тканью сарафана. И спросила врасплох:

— Шея болит?

— Да… А как ты, вы…

— Давай на ты. Я же видела, как на лесах изгибался, это нам — постояли и ушли, а ты потом несколько часов на деревяшках.

Он смотрел на светлые ногти. Над головами зажегся тусклый высокий фонарь, скупо уложил размытый кружок света на шероховатый камень и там еле видно заблестели крошки слюды…Хоть бы шевельнула пальцами. Или на него глянула, а то снова отвернулась и смотрит на воду.

— Да мне в кайф, там ведь стенка была, серая, грязная. А потом еще ругались с директором, он, когда стал рассказывать, чего хочет, меня просто перевернуло всего. Я свое хотел. Но он уперся, и пришлось вот. Винограды и овечек.

— Не жалеешь?

Он вспомнил рыжую, с полной корзиной, и круглыми коленками под коротким синим подолом.

— Теперь нет.

Стал ждать новых восторженных восклицаний, но она просто сказала, так и не глядя на него:

— Красиво. Очень.

На указательном пальце, на круглом ногте чернело пятно. Макс протянул ей мобильник.