Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Мошиньо иногда прижимал ее к себе покрепче, шептал на ухо нежные слова, потом отбрасывал и ловил, как полагается в танго и в негритянской румбе. А Жан все улыбался, покачивая головой в такт мелодии.

День рождения Габриэля решили отпраздновать в доме земляков из Санта-Антао, благо у тех появился новый проигрыватель. Пригласили приятелей Габриэля, крестницу Мошиньо с мужем-швейцарцем (она совсем недавно вышла замуж за двадцатичетырехлетнего парня, работавшего на пригородной ферме) и еще двоих земляков, осевших в Швейцарии.

Пьедаде приготовила коктейли: джин с вермутом, водка с тоником и минеральной водой. Удалось даже купить зеленые бананы, и к столу было подано национальное блюдо: отварная рыба со сладкими бататами и тушеные бананы. Жан не привык к такому количеству лука и чеснока: он вяло жевал рыбу, прихлебывал пряный бульон и часто застывал в неподвижности, глядя, как снует взад-вперед его невеста. Зато Мошиньо веселился, как никогда, часто подсаживался к Жану, заговаривал с ним и угощал, заставляя отведать всего, что было на столе. Рот у жениха горел от непривычно острой пищи; он часто сморкался.

Потом Мошиньо отодвинул стол к стене, включил проигрыватель. «Потанцуем?!»

Американский джаз перемежался самбами: один танец следовал за другим. Умаявшись, неугомонный Мошиньо забрался на диван, схватил подушку и стал ладонями выбивать ритм, как на африканском барабане.

Пьедаде, веселясь от души, перетянула талию полотенцем, принялась вращать бедрами, по обычаю женщин своей родины…

Вечеринка затянулась заполночь. Мошиньо не отходил от Пьедаде ни на шаг, постоянно подливая ей и себе. Он совсем потерял голову и то и дело шептал: «Пьедаде, зачем тебе этот зануда Жан?.. Выходи лучше за меня…»

Она наконец вырвалась из его лап, подошла к Жану и села с ним рядом.

— Почему ты такой грустный? Тебе скучно с нами?

— Я ухожу, — ответил он, вставая.

— Почему? Подожди, я с тобой.

Жан угрюмо шел по коридору. Возле двери в ванную комнату он замедлил шаги. Растерянная Пьедаде прижалась к нему:

— Что с тобой, Жан? Ты сердишься на меня?

Пьедаде еще теснее прижалась к нему, обняла его.

— Что случилось?

Жан тоже обнял свою невесту, не снимая руки с ее талии, мягко втолкнул в ванную. Пьедаде не издала ни звука. Жан никогда особенно не домогался ее, и дальше поцелуев дело у них не заходило. «Кажется, сейчас я распрощаюсь с девичеством, — подумала она. — Не все ли равно, сейчас это произойдет или после свадьбы, ведь мы скоро поженимся». Пьедаде, придавленная тяжелым телом Жана, опустилась на холодный кафельный пол. Даже сюда, в ванную, доносилась гремевшая в гостиной музыка.

В этот миг что-то блеснуло в его руке, но вскрикнуть Пьедаде не смогла: Жан зажимал ей рот. В кромешной тьме только и виден был этот блеск да горели, как раскаленные угли, его глаза. Пьедаде почувствовала обжигающий холод на шее.

Пальцы жениха разжались, Пьедаде захрипела, потом, собрав последние силы, крикнула. Глаза девушки вылезли из орбит, руки повисли как плети. Из перерезанного горла струей хлынула кровь: заливая кафельный пол ванной, потекла из-под двери в коридор.

Жан встал на ноги, сложил бритву, открыл окошечко.

В дверь уже барабанили. Габриэль монотонно выкрикивал: «Открой, открой!» Несколькими сильными пинками швейцарцу удалось высадить дверь, но войти они не смогли: мешало распростертое на полу тело девушки. Пришлось влезть в ванную со двора через маленькое окошечко. Зажгли свет, и все оцепенели от ужаса. Страшная рана на горле Пьедаде тянулась от уха до уха.

Первым очнулся Габриэль. Нужно было вызвать полицию, похоронить сестру, подыскать квартиру. Но никто во всем Тононе не согласился приютить их — ни его, ни Мошиньо, ни покинувшую свой дом чету из Санто-Антао.

Через месяц их уведомили, что им надлежит в трехдневный срок покинуть Тонон-ле-бен, а если они окажутся замешанными еще в какой-нибудь истории, их немедленно вышлют из страны. К счастью, Габриэль получил отпуск и отправился на родину, чтобы утешить сеньору Ану.

На причале собралась вся семья — сеньора Ана, Шикиньо, Антониета, двоюродные сестры и братья, тетки, дядья. Все были в трауре. В письме Габриэль не решился рассказать о подробностях убийства Пьедаде. Перед глазами у него до сих пор стояла лужа горячей, пенящейся крови… и посреди нее убитая Пьедаде.

У порога силы оставили сеньору Ану: она разрыдалась. Вдоль стен были расставлены стулья, на столе у распятия горела свеча. Срок траура уже миновал, но сеньора Ана дожидалась приезда Габриэля и не разрешала убирать алтарь. Все расселись по местам; стояла полная тишина, лишь изредка прерываемая чьими-то рыданиями. Габриэль начал свой рассказ.

— Почему же ты не сообщил в полицию об этом негодяе? Почему? — спросила сеньора Ана, когда он замолчал.

— Я сообщил, но это ни к чему не привело… Я для них иммигрант, пустое место. С такими, как я, официальные лица даже разговаривать не желают…

Он не стал рассказывать, как над ним измывались в комиссариате полиции.

— Похороны были очень хорошие, матушка. Мы сняли комнату для бдения. Долго искали, наконец четвертая нам подошла. Она была сплошь затянута белой материей. Все заботы приняла на себя похоронная контора. Прислали цветов. Пьедаде лежала там два дня. Мы заплатили за все. Приглашенным на бдение подавали чай, печенье, даже коньяк. Все было очень хорошо. Стулья мягкие, штофные…

У сеньоры Аны стало легче на душе: по крайней мере, Пьедаде хоть похоронили как полагается. Одного она не могла понять: почему Габриэль не донес в полицию об убийстве? Боялся, что его вышлют из Франции? Так ведь все равно ему не жить больше в Тононе.

— Я теперь поеду в Швейцарию, матушка. У меня там есть друг, который мне поможет. Устроюсь в бар.

— Кто он, этот твой друг? — не выдержала сеньора Ана. — Берегись таких друзей, Габриэль. Мою дочку твои друзья уже погубили? Смотри, как бы и тебе не пришлось плохо…

— Я не знаю, кто этот человек. Я с ним не знаком. Мы условились о дне моего приезда. Он будет ждать меня в сквере у вокзала. Под мышкой у него будет газета… Я знаю пароль.

Сеньора Ана не пожелала больше говорить на эту тему. Сидевшие вдоль стены родственники посматривали то на нее, то на расписанный масляной краской потолок.

Габриэль не мог сказать мачехе, что выбрал Швейцарию не случайно, а для того, чтобы жить поблизости от Тонона. Он решил отомстить за смерть сестры. Даже если придется спуститься в ад, первым туда попадет Жан.

До него донесся шепот двух молоденьких родственниц:

— Какой красивый наш кузен Габриэль, правда, Луиза?

— Я бы не прочь уехать с ним во Францию, а ты?

— Замолчи, бесстыдница!