Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

На улице загрохотал барабан. Было вознесение. Габриэль подошел к окну. Глаза его были полны слез. Он смахнул их ладонью и снова сел рядом с мачехой. Вечером он поедет в Степ, оттуда виден Птичий остров. Он поглядит на островок, который возвышается над водой в нескольких сотнях метров от берега. Он успокоится, он вновь обретет твердость духа — она так нужна ему теперь.

Титина проснулась, но с постели не вставала — хотелось еще понежиться. Повернулась к стенке. Запели потревоженные пружины, и Титина свернулась клубочком.

Кровать была железная, выкрашена белой краской, а в изголовье и в ногах металлические прутья сплетались в красивый узор — вроде какой-то букет или гирлянда, не поймешь.

У Титины, хоть она уже почти взрослая, еще никогда не было своей собственной кровати — ни крестной, ни тетке и в голову не приходило, что ей нужна кровать. Титина спала вместе с ними на широком матрасе: головой к их ногам. Так шло до тех пор, пока однажды не вернулась с карнавала совсем больной — руки-ноги дрожали, голова разламывалась. Несколько ночей она еще промучилась, горя от лихорадки, страдая от ломоты во всем теле, а потом, однажды утром, тетка окликнула ее, о чем-то спросила, а она и ответить не смогла: мысли мешались. Еле-еле глаза открыла.

Крестная поднялась в то утро рано, чтобы успеть в новую церковь, и перед уходом тоже окликнула Титину, а та даже не пошевелилась. Крестная забеспокоилась, наклонилась над ней, потрогала горячий лоб, к которому прилипли спутанные пряди волос. Началась суматоха. Послали за доктором, а на следующий день было решено купить новую кровать: тифоидная горячка — дело долгое.

…Титина устроилась поудобней, натянула одеяло на голову.

Проклятые мухи! Никогда не дадут поспать: жужжат в самое ухо, ползают по щекам, сразу настроение портится и вставать не хочется! Еще бы тут не было мух, когда совсем рядом с их домом — задний двор таверны Лузии, там и жарят, и парят, и выливают после стирки воду, и вываливают мусор, всякие объедки и отбросы. Так эта помойка и стоит у них под окнами, воняет и гниет, пока не позовут сеньору Туду, — она вывезет мусор.

Хозяйка таверны Лузия — грязнуля из грязнуль. Расчесывает волосы деревянным гребнем, только чтобы унять головную боль, которой страдает с детства. Целыми днями ходит в затрапезном платье, кричит на своих детей, веселится с завсегдатаями своего кабачка: Титина часто слышит по ночам ее пронзительный смех.

Муха зажужжала над самой головой, и Титина разозлилась и на нее и на неряху Лузию, которая превратила двор в выгребную яму. Какое было бы чудесное утро, если б не мухи!.. И так вот всегда!

Раздались шаркающие шаги, и Титина насторожилась. Шаги приближались, а потом послышался ласковый голос крестной:

— Титина! Титина-а!

Солнечный луч пробился между неплотно прикрытыми занавесками, вспыхнул на замках стоявшего в углу чемодана из козлиной кожи.

— Титина, ты проснулась?

Крестная вошла в комнату, остановилась у кровати, облокотившись о спинку изголовья.

— Титина, вставай!

Она легонько похлопала крестницу по округлому заду, вырисовывавшемуся под одеялом.

— Приходила Жулинья, спрашивала, не хочешь ли ты ей помочь? Сегодня будут раздавать посылки из Америки.

Титина перевернулась на спину, высунула голову, взглянула на крестную. Потом села в кровати, высоко подняв колени. Прижала к коленям подбородок.

— Какие еще посылки? — спросила она без особого интереса.

Крестная с изумлением уставилась на нее. «Очнись, Титина, на каком ты свете! Весь город только о том и говорит. Повсюду — на площади Позорного столба, на Новой площади, в церкви — обсуждают на все лады. Даже в клубе, где играют в канасту, об этом шла речь. А Мими Коста в магазине сеньора Афонсо уже хвасталась, что ей достанется купальник. Сеньор Афонсо очень рассердился на нее: Мими не из тех, кому что-нибудь причитается… Подачки из Америки ей без надобности».

Все это крестная хотела рассказать Титине, но ограничилась одной фразой:

— Наши соотечественники прислали нам посылку.

Она пригладила волосы и добавила:

— Жулинья говорила, там много ящиков с одеждой — целая груда. А еще мука, свиной жир. Это будет настоящий праздник!

Голос ее звучал так радостно, что Титина уставилась на нее с любопытством. Подумаешь, событие — посылка из Америки! Сильно она нам поможет!

Крестная продолжала стоять, опираясь на спинку кровати.

«Капля в море, — думала Титина, — из Лиссабона тоже присылают всякую ерунду: ношеную одежду, стоптанные башмаки… Даже сухари. Размочите, говорят, и будет чем утолить голод…»

— А где раздают? — вяло спросила она.

— В муниципалитете. Чиновник велел ей подобрать себе в помощь нескольких девушек, вот она и вспомнила про тебя.

Крестная снова пригладила волосы и продолжала:

— Жулинья позвала тебя и Бию Сену. Чиновник согласился.

При упоминании служащего муниципалитета Титина обрадовалась, но виду не подала. Он был славный человек, хотя немножко не в себе по части воспитанности и хороших манер. Впрочем, больше на словах. Этот чиновник иногда подкарауливал возвращавшуюся из гимназии Титину и заводил с нею долгие разговоры. Однажды она написала для гимназической газеты статью о равноправии женщин. Чиновник встретил ее возле муниципалитета и строго погрозил пальцем.

— Я запретил печатать вашу статейку. Больно умные все стали.

Титина от души расхохоталась и сказала, что он, наверно, с ума сошел.

С того дня они, как ни странно, подружились, хотя должны были возненавидеть друг друга.

…Титина соскочила с кровати, отворила окно. В комнату рванулся поток солнечного света. Она застелила постель, расправила матрас, разгладила складки на покрывале. Над красным полом плясали в солнечном луче пылинки.

Крестная направилась к дверям, но внезапно остановилась, повернулась к Титине, которая умывалась над раковиной.

— Если получится, раздобудь для Киньи юбку и еще чего-нибудь из одежды. Она совсем раздета… Из Америки обычно присылают хорошую одежду…

Титина тщательно намыливала руки, взбивая пышную пену. Потом оглянулась на крестную, и та почувствовала аромат английского мыла.

— Лучше бы она сама пришла туда. Выбрала бы себе что понравится.

Крестная поглядела на нее укоризненно, словно та сморозила глупость.

— Стоять в очереди? Толкаться в толпе?

Она присела на чемодан, где хранились простыни и покрывала, скатерти и салфетки — с кружевами и с прошивкой, льняные, полотняные и бархатные. Все это шилось и вышивалось день за днем — обычно по вечерам, когда за окнами гудел и свистел ветер.

— Сеньора Кинья не такая женщина, чтобы просить милостыню. Она была когда-то хозяйкой большого дома, там разве что птичьего молока не было. И слуги, и красивая одежда — шкафы прямо ломились, — и еда какая угодно… А потом муж уплыл в далекие края и сгинул. Уплыл он на греческом пароходе с двумя трубами. Наверно, хотел отыскать землю поприветливее нашей. Пароход не успел еще выйти из канала, как его обнаружили — уж не знаю, где он там спрятался. А с ним еще двое пареньков было. Стали греки-матросы его бить, те испугались, помчались по палубе, вверх-вниз по этим лестницам, а матросы гонятся за ними. Те видят — деваться некуда: выпрыгнули за борт. Пловцы они были замечательные, выбрались на берег, чуть дыша, но были счастливы. Мигел Сантос говорит, что, если кого поймают, кидают прямо в котел. Греки — известные звери… Эти двое легко отделались, а вот что сталось с мужем сеньоры Киньи, так никто и не знает. — Она помолчала. — Так что ты уж постарайся, раздобудь для нее какую-нибудь одежонку.