Ирен Роздобудько - Пуговицы

Деревья внутри всего огромного пространства также были подстрижены и высажены с геометрической выверенностью.

С высоты парк напоминал шахматную доску.

За спиной послышался шорох гравия.

Энжи оглянулась. Увидела, как к входной двери направляется невысокий лысый старик в национальной одежде. Белые гольфы, шерстяная юбка-килт, белая рубашка с расшитой безрукавкой, тартан — шерстяная ткань, обернутая вокруг талии и переброшена через плечо, шляпа с пером. Он был одет так же, как и вчерашний волынщик, игравший ей за ужином.

Подойдя к высоким резным дверям, он порылся в кожаном ягдташе, висевшем у него на боку, достал ключ и вставил его в скважину.

Так вот как открываются старинные замки!

Обычным ключом, который носит в кармане вот такой забавный старик.

Так просто, как любой офис или магазин!

Вероятно, это был один из служителей Данробина.

Энжи неуверенно пошла за ним, с ужасом понимая, что ей совсем не хочется разговаривать, что-то объяснять, знакомиться и улыбаться.

Вот бы действительно стать кошкой!

Незаметно проскочить под человеческими ногами в помещение, забиться под диван или кровать и сидеть там тихо, чтобы никто не заметил ее присутствия. Как будто к ней вернулась давняя и странная болезнь — молчать и воспринимать мир таким, каков он в данный момент.

Но она не кошка…

Энжи вошла вслед за служителем и остановилась на пороге, наблюдая, как он зашел за гардеробную стойку и начал раскладывать на ней буклеты. Рассматривала белые мраморные лестницы, ковры, скульптуры и картины. Повсюду висели головы животных — кабанов и оленей, которые будто выглядывали из стен и смотрели на нее искусно сделанными, почти живыми глазами.

Возле каждой головы заметила подпись с датой и именем, понимая, что это имя принадлежит тому, кто подстрелил животное, а дата — когда именно это произошло. Были здесь столетние и даже двухсотлетние чучела.

Энжи подумала, что это несправедливо — выставлять на первый план смерть, — и рассердилась: пусть бы рядом с этими головами висели и черепа самих охотников!

— Билет? — обратился к ней служитель. — Двадцать пять фунтов!

Энжи спохватилась: фунтов у нее не было! Последние, что обменяла в аэропорту, отдала таксисту.

Надо было объяснить, кто она, откуда и зачем приехала сюда.

Поздоровалась и сказала:

— Я — от миссис Страйзен… Она сказала, что я могу найти здесь работу…

Это прозвучало несколько странно, словно она попала в те давние времена своей юности, когда магическая фраза «Я — от…» открывала все закрытые двери.

— От миссис Мелани? — обрадовался служитель, и Энжи вздохнула с облегчением: все было так, как надеялась Мели. Ее здесь помнили. Итак, все объяснения можно свести к минимуму.

— Да, она нам звонила, — сказал служитель. — Я — Роб Макчисхолм.

Он вышел из-за стойки и дружелюбно пожал ей руку.

— Друзья Мелани — наши друзья. Но, вероятно, вам нужна миссис Оливия?

Энжи неопределенно кивнула, понимая, что надо плыть по воле волн, которые, очевидно, вызвало здесь имя миссис Страйзен.

И… и жить данным мгновением.

— Пожалуйста, проходите. Ее кабинет за углом — прямо, налево и снова прямо.

Энжи поблагодарила, удивляясь тому, что в замке, как оказалось, были люди кроме этого служителя.

Шла длинным лабиринтом нижнего этажа, который не был таким роскошным, как верхние залы, и, вероятно, раньше служил жилищем для прислуги.

На узких дубовых дверях сияли золотые таблички с именами служителей.

Она нашла нужную «Оливия Берд. Администратор» и тихо постучала.

Миссис Берд разговаривала по телефону и, взглянув на Энжи, кивнула. Но сказала не ей — а в трубку:

— Да, кажется, она уже здесь. Не волнуйтесь, дорогая. Я умею помнить дружбу.

Положив трубку, она весело улыбнулась Энжи:

— Благодаря вам, милая, я снова услышала голос своей давней подруги. Вы совершаете чудеса! Мы не говорили с ней лет сто!

Энжи снова вздохнула с облегчением: великолепная миссис Страйзен — она и здесь постаралась.

— Мелани сказала, что вы — художница и к тому же талантливый реставратор. А это то, что нам нужно. Вы, наверное, заметили, что эта часть нашей страны не слишком пригодна для того, чтобы здесь работала молодежь. Все едут в Эдинбург, Глазго, Киркалди вообще в Лондон. Остаются только такие старые музейные крысы, как мы с господином Макчисхолмом. В реставрационной мастерской осталось двое мастеров. Но они работают каждый день, ведь живут в Дайси. Так что вы прибыли вовремя. Если вас устроит зарплата, можете приступать хоть сейчас.

Энжи поторопилась заверить, что заработная плата ее устроит.

Миссис Берд обрадовалась, сказала, что все официальные документы на разрешение заниматься реставрацией оформит сама, и повела Энжи в мастерскую, которая находилась на этом же первом этаже в дальнем углу.

— Здесь пока никого нет, — сказала она, доставая из кармана длинный медный ключ. — Мистер Харпер болеет, а Робби раньше полудня не появляется или не появляется совсем… Так что этот ключ я отдам вам.

Она вонзила ключ в скважину и повернула два раза…

…Это не был первый этаж!

То, что с внешней стороны казалось почти подземельем, с внутренней — огромной верандой со стеклянной стеной, с высоты которой просматривался весь «версальский» вид, который Энжи наблюдала со стороны несколько минут назад.

— Ну, Робби, — гневно произнесла миссис Берд, — всегда забывает завесить окно! А у нас же здесь — редкие экземпляры! Микроклимат!

Она нажала какую-то кнопку, и тяжелые сдвижные шторы поползли сверху, закрывая и пейзаж, и свет. Щелкнул выключатель, и мастерская, которая напоминала прозрачный хрустальный куб с законсервированным внутри солнцем, погрузилась в сумерки. И они показались Энжи не менее привлекательными, чем только что потерянный свет.

Но не это, не это было самым главным!

Запах красок, широкие столы с разложенными на них свитками, разбросанными кистями и карандашами, с лампами, которые, словно огромные живые богомолы, склонялись над подрамниками, легкая цветная пыль, поднявшаяся в лучах ламп, и вся обстановка мастерской — такая незнакомая и такая привлекательно-родная — словно сказали ей: вот то, что тебе надо.

Но она услышала и другое, самое важное: вот твой дом…

Это ощущение было гораздо сильнее, чем то, которое она пережила, когда увидела гобелен в доме Мелани Страйзен. Его можно было сравнить разве что с вдохом, который делает тонущий, который каким-то чудом всплывает на поверхность.

Она вспомнила, как давно, в детстве, тонула в море.

Это произошло почти на берегу, когда, сделав несколько сальто под водой (она всегда любила плавать и нырять), потеряла ориентир и не знала, в какую сторону сделать толчок, чтобы оказаться на воздухе. И куда бы ни толкалась — тыкалась головой в песчаное дно. Уже теряя кислород, бессильно перестала двигаться.