Сара Груэн - Уроки верховой езды

Через минуту я звоню снова. На сей раз к телефону подходит Роджер.

— Аннемари, блин, где тебя носит? Я так и этак пытаюсь с тобой связаться, а ты молчишь и молчишь! Почему на звонки не отвечаешь?

Я не сразу нахожу, что сказать. Роджеру несвойственно выходить из себя. Это, кстати, одна из моих претензий к нему. Я никогда не могла высечь из него хотя бы искру эмоций — даже тогда, когда проглотить его была готова от злости.

— Не получала я от тебя никаких посланий, — говорю я. — И вообще, я в Нью-Гэмпшире.

— A-а, — говорит он, и голос звучит озадаченно. — У тебя все хорошо?

— Да не особенно. У отца болезнь Шарко.

— Боже мой, Аннемари, мне так жаль… Я не знал…

— Ну да, откуда тебе знать, — говорю я.

Воцаряется неловкая пауза. Роджер тщетно подыскивает слова. Он не был близок с моими родителями. Частью — оттого, что никогда им особо не нравился, частью — из-за моих с ними отношений. Но все равно известие о болезни его потрясло.

— Мне правда очень жаль, правда… Слушай, я не хочу показаться бесчувственным, но… когда тебя обратно ждать? Мне с тобой поговорить надо.

— Я не вернусь.

— Что-что?

— Мы не вернемся. Мы останемся тут.

— Ты о чем?

— О том, что мы остаемся здесь. Ева и я. Мы остаемся.

Неслыханное дело, Роджер взрывается во второй раз:

— Ты не можешь так поступить! Аннемари, Ева не только твоя дочь, но и моя тоже! А ты берешь и в другой штат ее увозишь! Так нельзя!

— Можно, — говорю я. — И я это сделала. Кстати, если помнишь, мы собирались продать дом.

— Да, но ты ни разу не говорила, что уедешь из города. Аннемари, — он меняет тон, — слушай, ну рассуди здраво! Давай поговорим спокойно и все обсудим.

— Обсудим что? Ах да, я забыла. Ты мне хочешь что-то рассказать…

— Аннемари…

— Я не собираюсь возвращаться. И мне очень мало верится, что ты принудишь Еву перебраться к тебе. Давай выкладывай, что собирался, и покончим с этим.

Молчание. Потом:

— Мне нужно повидаться с тобой.

— Зачем? Чтобы объявить о женитьбе на Соне? Вот уж избавь…

Он молчит так долго, что я задумываюсь, не прервалось ли соединение. Однако он снова подает голос:

— Пожалуйста, посмотри бракоразводные документы. Мы можем поговорить, когда ты приедешь на слушания.

— Отлично, — говорю я.

Я вовсе не собираюсь сообщать ему, что ни на какие слушания не приеду. И разговаривать мне с ним, собственно, не о чем. Если только его жгучая новость состоит не в том, что он намерен с Соней порвать.

— Аннемари?

— Что?

— Ты не могла бы Еву к телефону позвать?

— Ева! — кричу я, не заботясь прикрыть микрофон. — Хочешь со своим папой поговорить?

И вытягиваю руку с телефонной трубкой в сторону двери.

— Нет! — тотчас раздается в ответ.

— Ты ее слышал, — говорю я Роджеру.

Он вздыхает.

— Послушай, Аннемари, я понимаю, что дал тебе повод для злости. Очень большой повод для очень большой злости. Но ради Евы прошу тебя — не настраивай ее против меня. Со временем это ей же боком выйдет.

— Будь что будет, — говорю я. — Пока.

И вешаю трубку. Он прав, и я злюсь на него еще и за это.

На другой день после того, как Роджер бросил меня, Ева вернулась от Лэйси, понятия не имея, что папаша выкинул фортель еще покруче, чем она.

Когда я рассказала ей о случившемся, она тут же во всем обвинила меня. Расплакалась и принялась орать, что, не будь я все эти годы такой стервой, он, конечно же, никуда не ушел бы. А потом с ужасным топотом и грохотом захлопываемых дверей унеслась в свою комнату.

Роджер позвонил в тот день, чтобы сообщить адрес нового места жительства. Я поблагодарила его и сказала, что передам этот адрес своему адвокату. На самом деле к адвокату я пока не обращалась, полагая, что блудный муж еще может вернуться. Мне просто хотелось ему намекнуть, чтобы побыстрей приходил в чувство, а то ведь я могу и не дождаться.

После этого он попросил к трубочке Еву.

Когда она подошла к телефону, на ее лице появилось выражение, какое бывает у ребенка, готовящегося закатить истерику. Он не успел с ней поздороваться, как она принялась вопить:

— А пошел ты!

Она подробно и красочно объяснила, куда именно. Повесила трубку. И с тех пор ни разу с ним не разговаривала.

Помнится, я пришла в ужас. Ева скатывалась по наклонной плоскости, и я всерьез испугалась за ее будущее.

Утром мы вчетвером набились в фургон и отправились в центр по спасению лошадей.

«Набились» — сказано, вероятно, неточно. Это слово намекает на суетливое и поспешное действие, тогда как мы затариваем папу в фургон достаточно долго. За последние двадцать лет технологии не стояли на месте, но процесс все равно требует времени. Во-первых, Мутти сдвигает дверь-купе и вытаскивает пульт управления. Нажимает переключатель, который приводит в действие гидравлический подъемник, и еще один, чтобы опустить его до земли. Папа заводит на него свое кресло, и Мутти повторяет последовательность в обратном порядке. В это время он разворачивает кресло к окну, и она застегивает зажимы, притягивая колеса к полу.

После чего наконец мы трогаемся с места.

Меня не покидает легкая дурнота. В чем причина? В том, что я никак не могу принять происходящее с папой? Или в том, что мы едем повидать Дэна?

Я и не предполагала, что так разволнуюсь. И как прикажете с ним здороваться? Прошло двадцать лет — хватило ли ему этого времени, чтобы меня простить? Может, мне обнять его? Или просто руку пожать? Быть веселой и дружелюбной — или держаться чопорно и отчужденно?

Я переживаю об этом до того самого момента, когда вижу его, выходящего из дверей конюшни. Он высокий и крепкий, этакий образец американской мужественности, облаченный в джинсы и клетчатую фланелевую рубашку. При виде меня он замирает, но тут же справляется с собой.

— Аннемари, — тепло произносит он. — Отлично выглядишь…

Шагнув вперед, он берет мою руку своими двумя и целует меня в щеку. Я необъяснимым образом чувствую, что вот-вот разревусь.

— Спасибо, Дэн. И ты тоже, — говорю я ему, нисколько, кстати, не привирая.

В его русых волосах завелись белые нити, черты лица стали немного грубее, но, клянусь, он нисколько не подурнел с того дня, когда я положила на него глаз. Я смущаюсь, жалея, что утром не удосужилась как следует повертеться перед зеркалом. Еще я думаю о том, насколько он в курсе моего нынешнего семейного положения.

— Антон, очень рад вас видеть, — говорит Дэн.

Он поворачивается к папе и пожимает ему руку. Потом целует Мутти в обе щеки. Когда он берет ее руку, я вижу, как сжимаются ее пальцы, да и целует она непосредственно его щеку, а не воздух около. Я сразу вспоминаю чисто символическое объятие, которое досталось мне в аэропорту.