Маша Царева - Красотка для подиума

– Ничего к чаю нет, – извинился он, – я же не знал, что красавицы придут.

При слове «красавицы» он снова выразительно посмотрел на меня. И вдруг так тепло стало мне под этим пристальным взглядом, так уютно. Я почувствовала себя легкой и свободной, мое тело словно само собою отрывалось от земли, вернее, от вязкой толщи шерстяного затоптанного ковра, на котором мы все сидели. Я рассмеялась – просто так, без повода.

– О, нашу… как ее там… торкнуло! – радостно объявил Митя-Витя. – Кстати, как тебя зовут?

– Настя, – послушно ответила я. Я не обиделась, что он не помнил моего имени, в конце концов, мы были квиты.

– Анастасия, – задумчиво повторил Ра.

Этого Николь уже не могла вынести. Расправив плечи, она уверенно, как боевой дракон, пошла в атаку.

– Я тоже пишу стихи, – сказала она, проникновенно глядя в глаза Ратмира.

Я чуть не подавилась. Николь – поэтесса? Да большего прагматика, чем она, свет не видывал!

Но Ра не знал о том, что особа, так преданно глядящая на него снизу вверх, на самом деле даже не имеет представления о том, что такое романтика.

Мысленно я аплодировала актерскому таланту Снежной королевы. Я прекрасно знала этот невинный взгляд маленькой девочки, который так хорошо удавался Николь и безотказно действовал на всех мужчин. Даже на таких, как Ра.

– Вот как? – задумчиво спросил Ратмир. – Тогда, может быть, прочитаете что-нибудь из своего?

– Да, прочитай, малыш, – ожил вдруг Митя-Витя, – а я напишу на твои стихи песню. Мы попадем во все чарты. Круто, да?

Николь смерила его презрительным взглядом.

– Лучше вы мне что-нибудь почитайте, – сказала она так тихо, что всем пришлось задержать дыхание, чтобы расслышать ее слова, – у вас такой интересный взгляд. Вы меня загипнотизировали, и уверена, что ваши стихи… ваши стихи произведут на меня впечатление.

Я возмущенно закашлялась. Неужели никто из них не чувствует подвоха? Хотя откуда им знать Николь. Но меня интересовало другое – ей-то зачем понадобился этот Ра? Таких особ, как Снежная королева, не привлекает глубина взгляда, и на поэзию им плевать с высокой колокольни. Хотя я совсем забыла, что он богат. Может быть, она почувствовала в Ра слабинку, намек на некую марионеточность?

И мне вдруг стало обидно. Ведь мне-то он и в самом деле понравился. Что-то такое в нем было. Хотя едва ли «светского буддиста» можно рассматривать как кандидата на роль мужа. Но в нем, по крайней мере, чувствовалась какая-то искренность, он произносил мое имя нараспев, как бы смакуя каждую буковку. В то время как большинство мужчин, становившихся моими любовниками, интересовались исключительно длиной моих нижних конечностей.

Я видела, что внимание Ра к моей персоне рассеивается, как горное облачко. И я ничего, ничего не могла с этим поделать, я словно к ковру приросла. Нет бы мне подняться и уверенно соврать, что я тоже пишу стихи. Но все равно у меня не получится намекнуть на собственную лиричность так изящно, как это сделала только что Николь.

Ра нараспев читал свои вирши, на этот раз он обращался исключительно к моей подруге. Нас с патлатым Митей-Витей не существовало в этой комнате, мы находились в другом измерении, не на той планете, где талантливый бизнесмен на бельевых веревках развешивает свой внутренний мир перед холодной красавицей Николь.

– Может, чайку хлобыстнем? – беззлобно предложил Митя-Витя, приобнимая меня за талию. – Этим-то совсем не до нас!

Я стряхнула его руку.

– Хорошая идея. Ты поставь чайник, а я пока помою руки.

– Лады, – ухмыльнулся он, скрываясь в коридоре.

Подождав, пока он доберется до кухоньки и загремит посудой, я осторожно выбралась в прихожую, обулась и тихо покинула квартиру Ратмира. Ни хозяин квартиры, ни Николь даже не заметили моего осторожного бегства.

Оказавшись на улице, я первым делом зачем-то слепила из грязного снега тугой комочек и запустила им в ближайший фонарный столб. Не попала, конечно, ведь на мне была неудобная, громоздкая шуба.

Было мне и грустно, и смешно. Грустно – потому что в тот момент я впервые ощутила вокруг себя некую безысходность: ну что меня ждет, кроме бессмысленных дешевых показов, мужиков с сальными взглядами и ненадежных подруг. А смешно мне было просто так, нипочему – одним словом, кокаин. Я не стала ловить машину, решила прогуляться пешком, хоть мне даже было толком неизвестно, в какую сторону идти.

Я знала, что вечером мне позвонит Николь. Сначала она будет долго извиняться, потом вкрадчиво расскажет об анатомических особенностях и интимных предпочтениях бизнесмена-поэта Ра. А я буду время от времени вставлять веселые комментарии и пошловатые остроты. И даже не скажу ей, что я немного на нее обиделась.

На показе купальников в Гостином Дворе я познакомилась с вертлявой темноглазой манекенщицей по имени Софа. У нее была необычная внешность – рост метр восемьдесят семь, безупречная фигура, аристократично тонкая кость, приятное, но невыразительное лицо и некрасивая неровная кожа – наверное, в детстве Софа серьезно переболела ветрянкой. Ее лоб, щеки и подбородок были изрыты оспинками, которые бедняжка неловко пыталась скрыть с помощью тонального крема цвета загара. О карьере модели с такими данными можно забыть, но на подиуме Софа смотрелась выигрышно – из-за роста. Московские модельеры сходили с ума по ее километровым точеным ногам – на такой девушке любое маловыразительное платье будет смотреться шикарным нарядом от-кутюр.

– Какая ты счастливая, какая молодая, – трещала Софа, – какая красивая, и как я тебе завидую!

Такое поведение было нетипично для закулисного общения моделей. Не могу сказать, что подиумные девочки постоянно строят друг другу козни, но и настоящих подруг здесь мало. В основном на кастингах манекенщицы томно сплетничают о своей работе, о перспективах, удачливых и неудачливых подружках, магазинах, ресторанах и мужчинах. Поэтому, когда Софа накинулась на меня, я даже растерялась. Мне было неловко, что она рассматривает меня как новое платье, цепким взглядом оценивая размер и актуальность фасона.

Издевается, что ли?

– Мне двадцать шесть, – вздохнула Софа, – а тебе, наверное, лет восемнадцать, не больше?

– Шестнадцать, – не без гордости поправила я. Чем же еще в молодости гордиться, кроме как ею самой?

– Десять лет разницы, – хмыкнула она, – в шестнадцать лет я была идеалисткой. А сейчас… – Софа махнула рукой, тихо звякнули украшавшие ее смуглое запястье серебряные браслеты. – Слушай, а ты останешься на тусовку после показа?

– На какую тусовку? – растерялась я. – Я ничего не знаю.

– Смотри. – Порывшись в стильной сумочке из акульей кожи, она достала какую-то золотую открытку, на которой причудливой вязью было выведено слово «Приглашение». – Вот! Сам показ – это ерунда, тьфу. Самое главное – эта карточка. У меня приглашение на два лица. Хочешь, возьму тебя с собой? Никто из моих подружек не может пойти.