Владимир Арро - Дуновение из-за кулис. Записки драматурга

P.S. Еще о планах. По давней договоренности с 25 августа до 25 октября я должен в Венгрии ставить спектакль… 27 октября по правительственному плану должен открыться МХАТ к 70-летию Советской власти. Наверное, пройдет какая-то праздничная декада и после этого, возможно, выпустят нас, так что в любом случае – еду я в Венгрию или нет – с конца октября я должен снова навалиться на «Колею» вместе с тобой…

От Леонида Хейфеца

Август 1987 г. Москва

Дорогой Володя!

Завтра я улетаю в Венгрию, где 16 октября должна быть премьера «Восточной трибуны». Улетаю с дурным настроением по разным причинам. Без кокетства, эта поездка не воодушевляет. Все повисло с «Колеей» – год жизни. Дома – миллион дел, прежде всего надо срочно находить вариант обмена… Скучал летом по дочке. Не хочу уезжать от жены. И такое бывает… Ну да ладно. Да и второй раз ставить «Трибуну» тоже не светит – не чувствую там уж таких глубин, к которым хотелось бы возвращаться. Галину сейчас хорошо и без меня. Я в таких случаях предпочитаю быть в стороне. Теперь о наших делах. Очень хотел бы прислать тебе бодрое, веселое, безмятежное письмо – иногда мне такие удавались – но, увы, не могу с собой ничего сделать. Внутри все иначе. Судьба «Колеи» беспрецедентна. Заканчивается август, впереди сентябрь, октябрь… И ни один человек не может мне сказать, когда будет премьера. Хотя бы, в каком месяце! А спектакль тем временем разрушается! Четыре замены! Половина состава: Елена Андреевна тоже новая, т. к. Ханаева в больнице в тяжелом состоянии. Репетировала Пилявская. Ну и Барнет, Десницкий, Новосельский… На репетициях было то, что должно было быть. Они очухались, прошло лето и т. д, наслушались разных разговоров, так как Сергачев во МХАТе не одинок, и что же? Начинают рвать пьесу на части. Время у них есть. Любшин, конечно, опять за свое, буквально как садист – не написан писатель! Таня за свое. Даже Евстигнеев просит уточнить детектив, кто что натворил, кто отчим и т. д. Ветеранов не хотят отдавать, Лаврова кричит, как зарезанная, что во втором акте и в «лото» ей нечем будет жить. Все единодушно умоляют, просят, чтобы ты отредактировал ветеранов, сделал бы их с учетом времени, что сейчас они более ожесточены. На репетиции читают письма сталинистов в «Литературке» и «Огоньке». Евстигнеев просит одного из них сделать моложе, т. е. Слепухина сделать каким-то функционером, тем более что Десницкий молод, а других стариков нет. В общем, эта пауза, многомесячный простой рождает у актеров всякое. Я держу их из последних сил. Понимаю твою злость на меня, на всех нас за это «неосвобождение», но если сможешь подумать – будет хорошо. Нет – так нет. У меня у самого силы на исходе. Надеюсь на встречу в октябре. Твой мучитель и мученик Л. Хейфец.

От Леонида Хейфеца

11 сентября 1987 г. Дебрецен

Дорогой Володя!

Вот уж ты не ожидаешь получить от меня письмо, но я тебя «достаю» из далекого Дебрецена – тихого, теплого, аккуратного зажиточного венгерского города, куда судьба меня забросила ставить Галина – «Трибуну». Живу комфортно, размеренно, скучно. Не хочется быть предателем, но дважды ставить «Трибуну» – нелегко. Вроде не принято у нас отказываться от поездок такого рода, а если по чести – ни к селу, ни к городу она для меня. Только что с долгами разделаюсь, если форинты эти не потрачу. Венграм эта «Трибуна» тоже, кажется, как зайцу барабан. Они заняты своими проблемами – по крайней мере. В этом городе любят дома, машины, фермы и вкусную еду. Тепло, уютно. А у меня на душе мрак, Володя, мрак и ничего не могу с собой поделать.

Прости меня, Христа ради. Вижу сейчас твое огорченное лицо, представляю как не до меня тебе: новый дом, новая пьеса, новые проблемы, а я как старая пиявка вцепился и сосу кровь. Но, Володенька, милый – ведь быть же премьере в Москве! Быть или не быть? Быть нам с тобой распятыми, Володенька, быть! Неужели я просто гнусный истерик? Почему внутри меня все дрожит и не успокаивается? Лезут примеры того, как мучительно сейчас у некоторых рождаются спектакли – Славкин, Рощин. Ведь по 3–4 года! Можно как угодно к этому относиться, но Ефремов затерзал Рощина. Надо сказать, что Миша скрипит зубами, но работает. Про Витю я уже не говорю. Ну ладно, возможно, Ефремов и Васильев более конкретны в своих требованиях, я – не в такой степени. Твои пожелания буду стараться выполнить. Все. Только Любшина будет трудно брать, и то я с ним перед отъездом очень хорошо потолковал – может, поддастся. Но мы-то с тобой почему не спасаемся? Самое легкое – не заметить критику. Не обижайся, умоляю, а вдруг правы они? Про тебя. Про меня. Перед отъездом всегда молчавший в смысле претензий Евстигнеев очень просил: напиши Арро – сокращать ветеранов не надо, но сделать их из сегодняшнего времени необходимо! Проверить Нелли – необходимо! Даже Колю, Иру – эти же ребята за год меняются. А ты их написал сколько лет назад?.. Ну, раз судьба такраспорядилась – перерыв. Я вернусь, все начну бог знает с чего. Безумная Таня меня начнет терзать по новой, я не сомневаюсь. Ефремов, по слухам, репетирует день и ночь Рощина. Там целый штаб. Балетмейстеры, композиторы, пантомима! Не то, чтобы я завидую, но думаю, думаю… Мне бы здесь отключиться, погулять, понаслаждаться вкусной жратвой, условиями режиссера-гостя, а у меня… Ладно. Не проклинай меня… Привет Гале, которая меня должна возненавидеть. Обнимаю. Твой Леня Хейфец.

От Леонида Хейфеца

20 октября 1987 г. Москва

Дорогой Володя!

Вот уже третий день я в Москве после без малого двухмесячной венгерской эпопеи… Язнал, что эта поездка будет трудной, такой она и оказалась. В былые годы жизнь преподносила сюрпризы: ждал одного, высходило все по-другому. Сейчас – нет. Прожил трудно и тоскливо в хороших комфортабельных условиях, считал дни и часы, когда бы мог вернуться в Москву. А Москва, Володя, – отдельный разговор. Да и Венгрия отдельный разговор… Получил ли ты письмо? Если да, почему не ответил? Обиделся? Устал? Ну, что же делать, Володя, если так рождается наш спектакль. Если идут годы, годы (!), а мы никак не можем сыграть премьеру. Что это? Какая истина зарыта в этой ситуации? Я бы позвонил тебе, но нет телефона. Все эти три дня я прихожу во МХАТ, где все усилия брошены на 27 октября – открытие, где работают чуть ли не круглосуточно штабы выпуска Рощина, штабы подготовки, штабы приглашения гостей и т. д. Какая «Колея»? Кому она нужна? Лаврова и Евстигнеев вводятся в Рощина. Любшин получил роль Бухарина у Шатрова, а Шатрову сразу же дается зеленая улица, чтобы успеть присягнуть перестройке по большому счету. Нас решено перевести на так называемую Новую сцену. Это – Малая сцена. Человек 250300 зрителей. Туда же «Кроткая», «Наедине со всеми», в общем, репертуар филиала. Ефремов обещает дать мне репетиции после 27 октября, хотя уверенности в этом нет, т. к. официальные премьеры Рощина начнутся в ноябре. А какова же ситуация со спектаклем. Ханаева все еще в больнице. По слухам, состояние очень тяжелое. Лаврова не сегодня-завтра должна оперироваться амбулаторно – выходит из работы дней на 10, так она говорит. Любшин лихорадочно изучает историю партии. Два ветерана заняты всюду, т. к. после разделения артистов не хватает, а пьесы массовые, особенно Шатров. Боровский еще остался в Венгрии (приезжал на выпуск «Трибуны»), там мы обсуждали план перевода «Колеи» на Малую сцену – он уже знал об этом. Боровский, как настоящий художник, считает, что нужно делать новую декорацию. Ефремов на это не пойдет. Денег, как он мне сказал, в театре нет. Самофинансирование… Вот такая, Володя, шарманка. Вернется Боровский и узнав, что денег на новые декорации не дают, спокойно может отказаться. Вот мои проблемы. В какой-то степени они – наши. Был бы ты в Москве, можно было бы прокручивать, просчитывать ситуацию, выходить на одного, другого. Стараться влиять, бороться, в конце концов. Хотя до 7-10 ноября все бы это было не реально. Не до нас. Идет большая игра. В театре ждут вождей. А в следующей работе вожди будут и на сцене. Куда задвинуть круглый стол под абажуром?.. Володя, срочно позвони мне или напиши, или приезжай. Письмо унылое, но руки я не опустил. Твой Леня Хейфец.