Пол Маквей - Хороший сын

— Подойди-ка сюда на минуточку, Микки, — просит она.

Я, конечно, нервничаю, но подхожу: она должна видеть, что я готов сделать все, что она попросит. Для нее я на все готов. Даже самый сухой сухарь проглочу.

— Микки, можно спросить у тебя одну вещь?

— Конечно.

Надеюсь, что-нибудь про космос. Или Египет. Или Америку.

— Дашь слово никому не говорить?

— Честное слово, чтоб мне провалиться на этом месте.

— Никогда и никому? — уточняет она.

— Богом клянусь.

— Не разболтаешь? — Она встряхивает золотистыми волосами, и с них — честное слово! — осыпается золотая пыль.

Я сильно-сильно морщу лицо, облизываю палец.

— Господом Всемогущим клянусь, — говорю я и осеняю крестом свое сердце. Смотрю на нее в упор. Она оглядывается в обе стороны, наклоняется ближе.

— Ты умеешь тискаться? — шепчет.

Блин. Мне положено уметь, я ж парень. Во писец! Нужно было все-таки попробовать с Терезой Макалистер там, на Яичном.

— Да. А ты чего, нет? — спрашиваю.

— Не-а. — Она отворачивается. — Покажешь?

— В смысле, покажу? Мы, типа, сделаем?

— Ага.

Спасибо тебе, Боженька!

— Только никому не говори! — предупреждает.

— Ну еще бы! Ни за что! — отвечаю.

— Поклянись еще раз.

— Клянусь.

Снова осеняю сердце крестом.

— Поклянись здоровьем маленькой Мэгги.

— Клянусь.

— И Киллером.

Опускаю руки на живот. Его крутит. Я же их обоих уже потерял. Боженька, неужели придется отказаться от такой обалденной штуки?

— Микки?

— Мне чего-то нехорошо.

— Ты просто не хочешь клясться, ты все это так болтал.

Похоже, она хочет быть моей подружкой. Стоит так близко, что я чувствую ее дыхание.

— Хочу. И клянусь. Киллером клянусь тоже, — говорю.

— Тогда ладно.

Она слегка касается моей руки своей. По этому месту тут же пробегают мурашки. А потом во всем теле начинает колоть, а яички подтягиваются, будто хотят совсем спрятаться в тело. Со мной такого никогда еще не случалось. Это чего, половая зрелость? Или любовь?

— Ну, покажи. Что надо делать? — говорит она.

— Прямо сейчас?

Блин. О чем только я думал?

— Не, не могу. Пока голова не пройдет. Болит страшно. — Делаю вид, что мне жуть как больно. Расчесываю шрам — хорошо бы пошла кровь. — А еще я только что видел, как брита застрелили насмерть.

Она отшатывается.

— Мамочка дорогая! Этого, сегодняшнего? — спрашивает.

— Да. Я, наверное, домой пойду. Я еще даже маме не сказал.

Едва пронесло. Вот только надо было придумать какую-нибудь другую отговорку, потому что я совсем не хочу домой. Я хочу с ней поиграть. И еще попеть, посмеяться — ну, и поцелуйчики в щеку тоже не помешают.

— Но мы очень-очень скоро, — говорю.

— Когда?

— Скоро, — отвечаю.

— Ладно, скоро, так скоро, — произносит она и целует меня в щеку.

Потом убегает. Я гляжу, как прекрасные длинные волнистые волосы летят за ней следом. Глубоко вдыхаю.

Потискаться с нею. Мне. Мартина будет моей подружкой. Все просто иззавидуются. Все захотят со мной дружить. И парни, и девчонки.

Осталось одно — выяснить, как правильно тискаться. Есть еще какие-нибудь способы? Кроме Терезы Ма-калистер.

— Слушай, Микки, кончай мне на нервы действовать, — говорит Ма.

Сползаю с ручки дивана, грохаюсь на пол. Лицо так и горит.

— Мамочка, я не хотел.

— Иди на улице поиграй, а то я тебя запру до конца дня, — произносит Ма сердито.

— Ладно, — отвечаю.

— В постель отправлю, — добавляет она.

Фыркаю, очень громко.

— Я тебе пофыркаю! — орет она.

— Я не фыркал. — Пинаю носком ковер. Ма направляется во двор с ведром и метлой. — Да пошла ты…

— Что ты сказал? — Она оборачивается. — Это я пошла! Это ты мне говоришь?!

— Не.

— Так вот я тебе что скажу! — орет Ма в полный голос. — Еще хоть одно словечко, и я тебя так этой метлой отделаю, что ты уже никогда никуда не пойдешь!

Ма уходит во двор. На каминной полке остались окурки от ее сигарет. Ну, я ее проучу. Хватаю один, запихиваю себе в носок. Беру из коробка две спички.

— Ненавижу тебя! Дура! — кричу.

Слышу, как Ма бежит обратно в дом, выскакиваю на улицу.

— Ну ты мне только покажись теперь на глаза, гаденыш. Обе ноги выдерну! — орет Ма мне вслед прямо на улицу.

Боженька. Это уже не смешно. Я теперь даже рад, что спер окурок.

Прячусь в проулке рядом с Гавана-стрит. Не могу смотреть, как Мэгги играет с другими девчонками. И Мартину не хочу видеть, пока не разберусь, как тискаются. Как же мне надоело все время быть одному. Но у Ма совсем паршивое настроение. Почему — не знаю. Это надо же — вытурила меня, не дала помочь по дому. Да она и дома-то теперь почти не бывает, а как придет, все время вот такая.

Чиркаю спичкой по стене, поджигаю окурок. Вкус мерзкий. Тренируюсь выдыхать дым через нос, одновременно затягиваясь снова. Большие парни умеют. Я видел. Круто выйдет, если в Святом Габриэле я буду курить.

— Эй, сынок! — окликает голос из-за спины.

Роняю окурок и поворачиваюсь — медленно, на случай, если эта тетка меня знает. Еще не хватало, чтобы меня за шкирку оттащили к Ма за то, что я курю, — старая Эджи так когда-то притащила Пэдди.

— Чего? — спрашиваю. Не, незнакомая.

— Где Генри живут, знаешь?

— Да. На нашей улице, — отвечаю.

И тут же вижу на стене плакат: «Не болтай лишнего — поплатишься жизнью». Блин, зря я это сказал. Правда, на протку она не похожа.

— А где именно? — спрашивает.

— Не помню. Вы вон там кого-нибудь спросите, — говорю так, на всякий случай.

— А твоя мама знает, что ты куришь? — интересуется тетка.

— Не, моя мама с солдатом сбежала.

— Если твоя мама это услышит, она тебе голову открутит.

— Да она и так открутит, миссис.

Что с моей мамой происходит? Я за нее очень тревожусь. А, придумал: буду за нею следить исподтишка. Обегаю дом сзади, проползаю под соседским забором и там смотрю в щелку.

Ма с остервенением метет двор. Звук такой, будто она отшкуривает землю наждачной бумагой, сдирая верхний слой напрочь. Может, стоит попробовать вот так отшкурить физиономию Пэдди — хоть прыщи сойдут.

Ведро скрежещет о землю, когда она перетаскивает его, — будто зубы скрипят. Хрусть-хрусть-хрусть. Так, как моя Ма, никто чистоту не наводит. Она — как двое мужиков плюс мелкий пацан. Видели бы, какие у нее мускулы.

Ма опирается руками на черенок швабры, кладет на них голову. Решила передохнуть. Видимо, ей очень скверно. Смотрит вверх, прислоняет швабру к груди, крутит на пальце обручальное кольцо и смотрит в пустоту. Ма, как и я, считает ворон. Моя мамочка тоже о чем-то думает. А я раньше и не знал, что с ней это тоже случается. Интересно, что происходит у нее в голове? Телепатировать я даже не пытаюсь, ее мозг покрепче Форт-Нокса будет.