Алекс Тарн - Рейна, королева судьбы

«Подожди, идиот! – одернул себя он с максимальной суровостью. – Да, это не галлюцинация, но кто ее знает, чего она от тебя хочет. Вот сейчас подбежит и скажет какую-нибудь гадость…»

Увидев, что парень остановился, Рейна перешла на шаг. В полуденную жару особенно не побегаешь. Она тяжело дышала, волосы разметались, и одна светлая прядь прилипла к влажному лбу. Во всей своей жизни Нир не видал еще ничего красивее этой картины.

– Ну что же ты… – с упреком выговорила Рейна, подойдя почти вплотную. – Я кричу, кричу, а ты все идешь и идешь.

В глазах ее стояло незнакомое выражение паники. Нир несколько раз сглотнул, отгоняя назад разгулявшееся сердце.

– Я, это… не слышал…

Ее рука дернулась, протянулась вперед, но остановилась, не добравшись совсем немного до его плеча. Странно, что прикосновение при этом все равно получилось на удивление сильным. «Вот где настоящий электрошок, – мелькнуло у Нира в голове. – Только совсем не целительный. Ну и черт с ним, с исцелением. Пусть оно все провалится, и только она пусть останется…»

– Ты что, уже уходишь? – тихо спросила она. – Совсем? Я так испугалась…

Он отрицательно помотал головой.

«Ты что?! – хотелось крикнуть ему. – Как ты могла такое подумать?! Разве я могу уйти от тебя, дура ты ненормальная?! Я твой от макушки до пяток! Я кусок пластилина в твоих руках, размякший от жары кусок пластилина, лепи, что хочешь! Ты можешь делать со мной все, что тебе взбредет! Скажи умереть, и я умру, слышишь?»

Но сердце по-прежнему прыгало под языком и мешало говорить, поэтому Нир смог лишь промычать что-то вроде:

– Я, это… не думал…

Рейна моргнула, и паника в ее глазах сменилась на обычное выражение насмешливой решимости.

– Не слышал… не думал… – повторила она. – Тогда пошли. Ходить ты вроде бы еще можешь. Ведь можешь?

Нир молча кивнул. Он даже не спросил куда.

Зачем? Бывают моменты, когда не имеет смысла притворяться. Сейчас они оба понимали, что он пойдет за ней куда угодно. Когда проходили мимо стоянки, он на всякий случай напомнил:

– У меня здесь машина.

– Не надо, – отмахнулась Рейна. – Это совсем рядом. Ехать дольше, чем идти.

В полном молчании они миновали кипарисовую аллею и пересекли проспект.

– Сюда, – показала она. – Тут я снимаю.

Нир снова кивнул. Он уже знал, что должно случиться. Собственно, он знал это очень давно, со вчерашнего дня, и теперь это знание казалось настолько ясным, настолько естественным, что было непонятно, зачем им обоим понадобилось обставлять происходящее таким большим количеством уверток и притворства. Зато теперь все выглядело иначе – каждая мелочь: окурок на асфальте, вялая от жары трава, раскаленные стены домов, пустая скамейка у подъезда. Все это представлялось Ниру каким-то иным, новым, исполненным высшего смысла, пронизанным одной логикой, прозрачной и видимой, без покровов, насквозь, наголо, до кожи. И Рейна, поднимающаяся перед ним по лестнице на верхний этаж, была не только первопричиной, но и неотъемлемой частью этой прозрачности, особенно восхитительной именно в ее случае. Одежда? К черту одежду! – ничто сейчас не мешало Ниру видеть все, что ему хотелось. Шагая вслед за девушкой по узкой лестнице, он гладил взглядом ее шею, спину, волосы, ноги.

– Не смотри так, а то я споткнусь, – хрипло сказала она, не оборачиваясь. – Потерпи, уже немного осталось.

Квартирка была крошечной, в одну комнату, и прямо под крышей, так что внутри было еще жарче, чем на улице. Рейна закрыла дверь на ключ и повернулась к нему, к его жадным рукам, губам, языку. Терпение осталось там, на лестнице, – теперь им казалось недопустимым потратить даже несколько секунд на то, чтобы раздеться. Прижавшись к двери и друг к другу, слив рты в одну мягкую ненасытную стонущую материю, они хрипели и содрогались, и вместе с ними содрогалась хлипкая дверь и темный горячий мир, вытянувшийся за дверью в одну звонкую, гудящую на высокой ноте струну.

– Ты не устал? Опусти меня на пол…

– Не-а. Я готов держать тебя так хоть всю жизнь.

– А дверь?

– А что дверь?

– Дверь готова? Странно, что мы ее не высадили.

Она высвободилась из его рук и, выйдя на середину комнаты, стянула через голову мокрую от пота футболку.

– Так лучше, – признал Нир. – Может, и мне снять?

– Снимай, – разрешила она. – Заодно и постираем. Сколько можно в нестираной ходить? Особенно после такой акробатики.

Нир подошел девушке и прижал ее к себе. Без одежды и в самом деле было намного лучше.

– Знаешь, – сказал он, – ну ее на фиг, эту акробатику. Давай ляжем, а? Кровать у тебя крепче двери?

– Подожди… нам… надо… поговорить… – бормотала она, с переменным успехом уворачиваясь от его настойчивых губ.

– Потом, потом… Так что с кроватью?

– Не знаю… пока… не пробовала…

– Ну, вот и попробуем…

Дальше они уже никуда не торопились. Их изнывающие от нежности тела медленно плавали во влажном омуте вздохов, поцелуев и нечленораздельного задыхающегося шепота. Даже огненная топка иерусалимского лета не могла бы добавить жара их пылающим животам и мечущимся бедрам, а сухой раскаленный воздух не успевал сушить их неутомимые тела, скользкие от горячего пота. Теперь девушка не закрывала глаз; их цвет менялся от ярко-голубого, смеющегося и прозрачного, как полуденная небесная песня жаворонка, до совсем темного, непроницаемого, с редкими искорками тусклого далекого огня, в те минуты, когда чаша ласки переполнялась и лавой выплескивалась наружу, затопляя отключившееся сознание.

Время от времени Рейна порывалась начать разговор, но Нир был настороже, всякий раз отвлекая ее лаской, закрывая ей рот поцелуем, слизывая с ее языка и глотая непроизнесенными те непозволительно опасные слова, которые она наверняка заготовила по своей странной привычке разрушать все хорошее, до чего только может дотянуться. В конце концов, он достаточно страдал, пока добился этого длящегося невообразимого счастья, и теперь не желал так просто выпускать его из рук. Не желал терять это скользкое горячее тело, эту гладкую спину, и грудь, и живот, и бедра, и пьянящий запах волос, и запрокинутое в обморок лицо, и сумрачные полузакрытые глаза, и мягкие отзывчивые губы…

Это было совсем не похоже на его отношения с Сигаль – ни на раннее юношеское чувство, полное свежести, любопытства и восторга первооткрывателя, ни на более позднюю сытую, уверенную, расчетливо-умелую любовь, упитанную и здоровую, как молодой мясник за прилавком. Нир и сам не знал, как определить эту несхожесть: ведь для описания того, что происходило сейчас под раскаленной крышей старого иерусалимского дома, ему понадобились бы точно такие же слова. Просто одни и те же слова могут обозначать принципиально разные вещи, как, например, трава, которая может расти и на ухоженной семейной лужайке, и на высокогорном альпийском лугу рядом с бездонной пропастью. Его связь с Сигаль тоже называлась любовью, но какой куцей, убогой, приземленной казалась она сейчас в сравнении с этим головокружительным полетом в дымящуюся, до предела наэлектризованную бездну!