Хулио Кортасар - Закатный час Мантекильи

Такое мог придумать только наш Перальта – вот голова! – в подробности, он, как всегда, не вдавался, но на этот раз был откровеннее, чем обычно и сказал, что это вроде истории с похищенным письмом [1]. Эстевес поначалу ничего не понял и выжидающе уставился на Перальту, а дальше что? Но Перальта пожал плечами, словно отмахнулся, и сунул ему билет на бокс. Эстевес увидел красную цифру 3, выведенную на желтом, но первое – что схватили глаза – еще бы! – это МОНСОН – НАПОЛЕС [2], печатными буквами.

– Второй билет передадут Вальтеру. Ты придешь до начала (Перальта никогда не повторял дважды свои указания, и Эстевес ловил каждое слово). А Вальтер явится посредине первого предварительного боя, его место рядом, справа от тебя. Будь начеку: в последние минуты начнется суетня, каждый норовит сесть поближе, спроси его что-нибудь по-испански – для верности. У него будет сумка, холщовая, как у хиппи, он поставит ее между вами на скамейку, а если стулья – на пол. Говори только о боксе, и чтоб ухо востро – вокруг наверняка будут мексиканцы или аргентинцы, проверься, прежде чем опустить пакет в сумку. Вальтер знает, что сумку надо открыть заранее? – спросил Эстевес. Да, глядя вбок, словно сдувая с лацкана муху, сказал Перальта, но не спеши, сделай это ближе к концу, когда по сторонам не глазеют. Когда на арене Монсон, по сторонам не глазеют, сказал Эстевес. Когда Мантекилья – тоже, сказал Перальта. И, чтоб без лишнего трепа, запомни. Вальтер уйдет первым, а ты – как схлынет толпа, через другой выход.

Он снова провернул все в голове, пока ехал в метро до станции «Дефанс», на бокс, куда, судя по всему, ехали и остальные, в основном мужчины, по двое, по трое, все больше французы, озабоченные поражением своего идола – Бутье [3], которого дважды уделал Монсон, надеются небось на реванш, хоть какой-никакой, а может, втайне уже смирились. Нет, Перальта – гений, дело серьезное, это само собой, раз он поручил это ему, но зато попаду на матч, который по карману разве что миллионерам. До него наконец дошел намек про похищенное письмо, кому стукнет в голову, что они с Вальтером встретятся на боксе, дело не в самой встрече, ее можно устроить в любом уголке Парижа, тысячи подходящих – но главное, как тщательно все взвесил и продумал Перальта. Для тех, кто мог бы держать их на крюке, самые привычные места – кафе, кино, частные квартиры, но если они ткнутся сюда, в это шапито, поставленное Аленом Делоном – дудки, их номер не пройдет: матч на звание чемпиона мира, шутка ли! – попрутся все, кто при деньгах, одного престижа ради, и вход только по этим желтеньким билетам, а они, как пишут газеты, распроданы еще на прошлой неделе. И еще – опять же спасибо Перальте! – если вдруг хвосты за ним или за Вальтером, их не увидят вместе ни на выходе, ни у входа, подумаешь, два обыкновенных болельщика среди тысяч и тысяч, которые вываливаются клубами дыма из метро, автобусов, и чем ближе к началу, тем гуще валит толпа, и все в одном направлении – к шапито.

Ловкач этот Ален Делон! Огромный шапито стоит прямо на пустыре, и пройти туда можно лишь по мосткам, а дальше по дощатым настилам. Ночью лил дождь, и люди шли осторожно, стараясь не оступиться в грязь, и прямо от самого метро, повсюду – огромные цветные стрелы-указатели с яркой надписью: МОНСОН – НАПОЛЕС. Ну шустер этот Ален Делон, позволили налепить указатели даже на стенах метро, небось заплатил будь здоров; Эстевесу не по душе этот выскочка – ишь, всемогущий, – организовать за свои деньги матч на звание чемпиона мира, поставить эту брезентовую громадину и поди знай, какой куш сорвал с заявочных взносов, но вообще-то

– молодец: Монсон и Наполес – слов нет, а цветные указатели, да еще в самом метро, широкий жест, вот, мол, как я встречаю болельщиков, а то бы не миновать давки у выходов и на раскисшей глине пустыря.

Эстевес пришел в самое время: зал только заполнялся. Остановившись у дверей, он глянул по сторонам: полицейские фургоны, огромные, освещенные снаружи трейлеры с зашторенными окнами, придвинутые вплотную к крытым проходам, которые вели прямо к шапито, как к самолетам в аэропортах. Там, скорее всего, боксеры, подумал Эстевес, в том белом, новеньком, наверняка наш Карлитос, он такого и заслуживает, а трейлер Наполеса, наверно, с другой стороны, тут все продуманно и в то же время на скорую руку, еще бы, такая махина из брезента, прицепы на голом, заброшенном пустыре. Вот как делают деньгу, грустно вздохнул Эстевес, главное – мозги и хватка, че!

Его ряд, пятый от зоны ринга, отгороженной канатом, – длиннющая скамья с крупно нарисованными номерами, похоже, радушие Делона иссякло на этом пространстве, все, как в самом плохоньком цирке, впрочем, молоденькие билетерши в немыслимых мини разом заставят забыть, где что не так. Эстевес сразу понял, куда идти, но девочка, сияя улыбкой, проводила его до места, будто он отродясь не учился арифметике. Усевшись, Эстевес развернул пухлую газету и подумал, что потом положит ее под себя. В голове пронеслось: Вальтер сядет справа, пакет с деньгами и бумагами в левом кармане пиджака, в нужный момент он вытащит его правой рукой, тотчас – на колено и тут же в раскрытую сумку.

– Время тянулось, и Эстевес ушел в мысли о Марисе и малыше, должно быть, кончают ужинать, сын, наверно, полуспит, а Мариса уткнулась в телевизор. А ну как показывают эту встречу, и она ее смотрит, он, разумеется, промолчит, не скажет, где был, разве потом, когда все образуется. Эстевес лениво листал газету (если Мариса досмотрит все до конца, то попробуй удержись, когда она станет рассуждать о Монсоне и Наполесе, вот умора!), и, пока пробегал глазами сообщения о Вьетнаме и криминальную хронику, зал почти наполнился, позади горячо спорили о шансах Наполеса какие-то французы, слева уселся странный фендрик, он слишком долго и с явным ужасом разглядывал скамью, опасался, видимо, замарать свои безупречные синие брюки. Впереди расположились парочки, несколько шумных компаний, трое тарахтели по-испански, пожалуй с мексиканским выговором; Эстевес, правда, не очень разбирался в акцентах, но уж кого-кого, а мексиканских болельщиков здесь дополна: их Наполес [4]– ты подумай! – замахнулся на корону самого Монсона. Справа от Эстевеса пустовало несколько мест, однако у входов уже сбивались толпы и расторопные билетерши каким-то чудом поддерживали порядок. Эстевесу показалось, что слишком резко освещен ринг и слишком много поп-музыки, но публика, похоже, ничего не замечала, теперь все с интересом следили за первым предварительным выступлением – бой очень слабый, без конца опасные движения головой и клинчи; в ту минуту, когда рядом сел Вальтер, мысли Эстевеса были заняты тем, что в зале, по крайней мере возле него, нет настоящих знатоков бокса, так, профаны, снобы, им все сойдет, им – лишь бы увидеть самого Монсона.