Марина Палей - Жора Жирняго

Названия полочек варьируют, однако диапазон этих названий, ясное дело, не безграничен. Ярлыки следует всенепременнейше принимать к сведению. Ежели вы скачете себе вольно по лесам и долам «неизвестным науке зверем», то есть не заполучившим заранее заготовленную инвентаризационную бирку, — ваше дело, разумеется, швах и полный крандец.

Крандец — не только потому, что на вас, в результате, не хватит пряника, что (как пишут в некоторых книжках) не смертельно. А смертельно то, что вы, будучи при мясе и костях, окажетесь для мира невидимкой. Раздражающим абсолютно всех видимых.

Дольний мир, в его массовом воплощении, существует благодаря реестрам памперсово-комиксовых понятий. Эти понятия, коль хочешь быть увиденным , необходимо самостоятельно — притом упорно и регулярно — вкладывать в головы окружающих: я, господа, вот кто — отец, директор гимназии, ректор, хозяин предприятия, царь, Бог (искание Бога: тоска всякого пса по хозяину; дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги); я, господа, вот кто — номинировавший, номинирующий, самономинирующийся, номинируемый, финалист, филателист, гомосексуалист, журналист, лауреат, ренегат, резидент, претендент, президент, царица ночи, ночная бабочка, королева красоты, фабрика звезд, etc. — какой-то один из ярлыков к вам должен быть прибит неукоснительно, а то, прости господи, так в шапке-невидимке всю жизненку и промытарите. Будь вы размером хотя б и с Годзиллу.

Гениальной чертой представителей рода Жирняго (возможно, ген нездоровой полноты и ген здоровой изворотливости явились в их случае строго-сочетанными) было умение усесться на правильную полочку . То есть: на ту, которая находится в непосредственной близости к ГБ (что следует понимать, ясное дело, не как «Господь Бог», но «Главнейшие Блага»).

Итак: усесться. Устаканиться. Свить железобетонное гнездовище. Выдолбить бункер. Прогрызть альтернативноe метро. Забетонировать взлетную площадку для вертолета.

За три столетия, которые насчитывал этот род, в безумной стране не прекращались безумные преобразования. То Петрославль, то населенный пункт Смоква, перетягивая канат и пинаясь ногами, назначали себя первопрестольными. (Венец чаще добывала Смоква — возможно, потому, что название данного населенного пункта совпадало с таковым державы.) Сменяли друг друга — где по-тихому, а где откровенно-мокрушно — сотни управителей. Уходили в небытие, в совершеннейшее забвение такие, казалось бы, эпохальные лица, которые, в бытность свою, тиранили подданных даже в их снах. Перерезали друг другу веревочки вен закулисные кукловоды; валились в волчьи и выгребные ямы серые кардиналы; накладывали на себя руки отцы церкви; рубились на топорах самозванцы-президенты, претенденты в сенаторы, воскресители мертвых; потчевали друг друга вилами, батогами и паленой водкой бессчетные своры интриганов, шулеров, наперсточников, престидижитаторов, чревовещателей. Головы бывших фаворитов летели с эшафотов, как капустные кочаны, — музыканты, философы и художники, в которых еще квартировала совесть, в ужасе разлетались по миру, как ружейная дробь, пущенная наобум в облака, — военачальники валились навзничь, как кегли, причем вовсе не на поле брани, — особы высочайшей крови обнаруживали себя после бала на нарах, возле параши. Бога упраздняли в декретном порядке, а верующих, с целью формирования материалистического мировоззрения, сажали на кол, — затем Бога восстанавливали во всех правах, и, для духоподъемности масс, четвертовали неверующих, затем Бога, как несоответствующего рангу, увольняли с занимаемой должности, применяя к Его адептам воспитательную меру через повешенье, — после чего происходила реабилитация Бога (посмертно); на места депутатов, прокуроров, судей назначались Его ангелы, а неверующих, в порядке живой очереди, высаживали на электрические стулья, вдумчиво выбранные из обширной гуманитарной помощи.

Вот и утверждайте после этого, что смоквенским ойкуменам неведом прогресс.

Но какая бы эпоха ни наступала, какой бы ветер ни зачинал дуть — гнойный или, напротив того, очистительный, ледяной или огненный, повально-чумной или ландышево-фиалковый, — всякий раз очередной Жирняго, бывший до того фаворитом правителя низвергнутого — сосланного, задушенного, отравленного, обезглавленного, расстрелянного — вовсе не впадал в немилость, а наоборот: становился, как ни в чем не бывало, фаворитом правителя воцарившегося — сославшего, задушившего, отравившего, обезглавившего, расстрелявшего. (Злосчастные исключения составили лишь самый первый из рода Жирняго да блаженный петрославльский биохимик — лишь крепче подтверждая означенное правило.)

Непостижимы деяния твои, мать-природа! А может, так и должно быть? Ведь интеллект человеку даден не шутки шутковать, а для того, чтобы, идя путем дарвинского выживания, съесть всех других, а самому остаться целехоньким. А как же иначе? Это только в лишенном интеллекта растительном и животном царствах вслед за сменой климатических (геологических) эпох неизбежно происходят изменения в эволюционной цепочке: прежние рода угасают, приходят в упадок, хиреют — семейства зверей, прежде сильных, барахтаясь в Лете, пускают прощальные пузыри… уходят в небытие, к заоблачному праотцу Линнею, отряды хищников, подотряды жвачных… Да что там отряды-подотряды! Навсегда исчезают с лица Земли — так и не сумев приспособиться — целые классы — целые классы живых существ… Исчезают резко, словно их языком подчистую слизнуло! И то понятно: кто блаженствовал при температуре плюс тридцать, те при минус тридцать кайфа уж точно не словят. Даже если попробуют его, этот кайф, ради хорошей мины, сымитировать… И наоборот: у кого было лежбище на льдине и, соответственно, лафа при минус тридцать, — те, под пальмой, при плюс тридцать, божьей благодати уж точно не вкусят.

…Сайентисты утверждают, что после ядерной катастрофы, посреди мертвой, вонючей планетарной пустыни, единственными останутся существовать радиорезистентные тараканы и мутировавшие грызуны.

Не думаю. Не только они. А на что ж тогда человеку разумному интеллект?

К упомянутому уже А. Н. Ж., кто расшифровывается как Армагеддон Никандрович Жирняго, зашел как-то на чаек творивший там же, в Воздусеево, Валентин Петрович Катаев.

— А знаешь, Гедоня, — вдруг признался размягченный Катаев, — а знаешь, да я за модный пиджак, за возможность носить добротные ботинки, за право жрать каждый день осетрину или вот эту вот семгу — я ведь не то что любой тебе роман наваляю, я ведь и убить способен...

— Да я то же самое за горсть орехов сделаю, — живо откликнулся привыкший во всем лидировать А. Н.