Вячеслав Пьецух - В предчувствии октября

Тайными общества бывают и в том смысле, что они складываются и существуют потихоньку от властей предержащих и огласка для них — нож острый, и еще в том смысле, что эти общества не подозревают, что они тайные, а, напротив, каждый из его членов подозревает, будто бы он сам по себе, будто бы с прочими членами его связывают только кое-какие мелкие интересы, как-то: расположение к выпивке и сочинский преферанс.

Вероятно, последним из тайных обществ следует считать то, которое сложилось в самом конце ХХ столетия неподалеку от Москвы, а именно в семи километрах к западу от кольцевой автодороги, на землях, некогда принадлежавших колхозу «Луч». Пару лет спустя после того, как колхоз распался и нажитое тремя поколениями земледельцев имущество мало-помалу разворовали, на месте бывшей центральной усадьбы Братеево очень быстро вырос огромный дом. Построили его ушлые люди из Общества ограниченной ответственности «Агростиль». Эти люди оказались еще и большие выдумщики, поскольку новый дом, так и окрещенный владельцами по названию фирмы — «ООО Агростиль», выдался, пожалуй, единственным в своем роде: в горизонтальном разрезе он давал форму луны на ущербе, к подъезду был приделан пандус и крыльцо в псевдорусском вкусе, но главное, каждый этаж агростилевцы отвели под одну квартиру, в которой были шесть больших комнат, два санузла, кухня, при кухне помещение для прислуги, большая прихожая и чулан.

Окрестности нового дома также имели несколько причудливый характер: вокруг простирались давно не сеянные поля, тощие березовые рощицы белели там и сям, торчала заброшенная зерносушилка, в которой мерещилось что-то древнеегипетское, и стояла метрах в трехстах напротив большая зеленая пушка на бетонном постаменте в память разгрома германского вермахта под Москвой.

То ли дом производил притягательное впечатление, то ли окрестности располагали, то ли еще что, однако же и года не прошло, как все квартиры в доме раскупили желающие из богатеньких, именно такие же ловкачи, как и агростилевцы, только на свой салтык. Были среди покупателей владельцы небольших туристических фирм, то и дело прогоравших, разного рода посредники, обиравшие производителя, оптовики из бывших комсомольских работников, издатели из уголовников и даже один кандидат философских наук; этот кандидат нажил огромные деньги на губернаторских выборах в одной из наших западных областей; он сочинял своему патрону такие тонко-психологические речи, что тот победил на выборах с отрывом в двадцать две тысячи голосов, даром что был пьяница и долдон; философ на радостях купил подержанный «Бентли», так как был англоманом и вечно зачитывался «Новой Атлантидой» Френсиса Бэкона, дачный домик в Загорянке и шестикомнатную квартиру у ловкачей из общества «Агростиль».

Звали философа Виктор Павлович Петушков; жил он в квартире на втором этаже вместе с женой, старушкой матерью, которая едва передвигалась и до конца жизни так и не освоила всего жилого пространства, и сенбернаром по кличке Наполеон. Над ними поселился одинокий Марк Штемпель, содержатель сети притонов в Юго-Восточном округе, хотя на вид это был не только положительный, но даже привлекательный человек, и жена Петушкова называла его — «шармер» [1] от французского — очаровывать .

Квартиру на четвертом этаже занимал бывший актер театра имени Мейерхольда, сравнительно молодой человек Сева Адиноков, державший две химчистки и продовольственный магазин; он, впрочем, отчасти сохранял верность прежней своей профессии и под Новый год чудесно представлял Деда Мороза на потеху взрослым и малышне. По чистой случайности над ним поселился еще один любитель представлять Деда Мороза, некто Воронков, человек темных занятий, однако же весьма состоятельный. Далее на трех этажах подряд жили люди не примечательные ничем, разве что у кого-то была в любовницах знаменитая певичка, которую охрана ела глазами, как говорят военные, кто-то дважды на дню выводил выгуливать целую стаю болонок, другие, видимо, скрывались, и даже охранники не знали их в лицо, у кого-то было немыслимое отчество — Телефоныч, из чего следовало, что прародители сдуру дали отцу его немыслимое имечко — Телефон. На девятом этаже жил профессиональный убийца Пружинский, тихий субъект лет тридцати пяти, всегда носивший темные очки и мягкую шляпу из настоящего фетра с петушиным перышком на боку. Этажом выше обосновался чиновник из президентской администрации Модест Иванович Иванов, который отличался таким демократизмом и вообще приятными манерами, что уборщицы его любили, как никого. Следующий этаж занимал депутат Государственной Думы Шмоткин, человек скрытный, с большой бородавкой над левой ноздрей, — о нем ничего не скажешь, кроме того, что он не выговаривал букву «рцы». На двенадцатом этаже поселилась одинокая молодая женщина Марина Шкуро, в прошлом поэтесса и не то чтобы из неудавшихся, а как-то затерявшаяся в ту эпоху, когда стихами увлекалось всё культурное меньшинство; в последнее время она занималась рекламой на телевидении, пережила два покушения и по временам интересничала, в одной руке держа сумочку из кожи анаконды, в которой лежал дамский пистолет с инкрустированной рукояткой, а другой опираясь на сандаловый посошок. На тринадцатом этаже жила вдова одного знаменитого государственного деятеля, имя которого не следует упоминать всуе; впрочем, вдова носила девичью фамилию — Новомосковская (или это был ее псевдоним). На четырнадцатом этаже агростилевцы устроили салон с продажей прохладительных напитков, сплошь застекленный по всему периметру, пятнадцатый этаж был техническим, на крыше разбили теннисный корт и поставили столы из красного дерева для любителей домино.

Эту пеструю публику, волею случая разместившуюся под одной крышей, разнило весьма многое: например, философ Петушков так и ходил в обтрепанном твидовом пиджачке чуть ли не с чужого плеча, тогда как Модест Иванов щеголял в прекрасных английских костюмах от Маркса и Спенсера. Например, Марина Шкуро ездила на «Мерседесе» представительского класса, тогда как главным образом троллейбусом пользовалась государственная вдова. Тем не менее всех жильцов дома «ООО Агростиль» объединяло целых два принципиальных обстоятельства, в которых они вряд ли отдавали себе отчет. Во-первых, все эти люди претерпели одну и ту же обратную метаморфозу, отчасти даже противоестественную, вот как если бы не червячок превратился в бабочку, а бабочка в червячка. То есть все они начинали жизнь глупо, отъявленными романтиками, и даже Марк Штемпель по молодости ездил собирать монастырский фольклор на Соловецкие острова. В сущности, по-другому и не могло быть в условиях государственного романтизма как источника всего общественного устройства, но потом привычный ход жизни смешался, социальная поэтика поувяла, инстинкты проклюнулись, и вдруг в людях известной закваски случился переворот. Переворот этот заключался в том, что ничего стало не стыдно — ни голого меркантилизма, ни жестокости, ни тяги к подлым [2] в старорусском смысле — неблагородный, подлежащий угнетению за низкие умственные способности и отсутствие понятия о добре