Евгений Шкловский - Царица Тамара

Нет, в их дачном пруду были другие рыбки. Теперь кошке их не ловить?- это уж точно.

Вот тут и сверкнуло: а если?..

А если все эти загадочные явления именно теперь, когда бурая сырая земля сомкнулась над охладевшим тельцем, вовсе не случайны? Если в каком-нибудь слое бытия все еще не так окончательно и определенно?

В самом деле, почему, собственно, и нет?

поражение Маклакова

Господи, как же мы все за него переживали, за Маклакова, как боялись, что на этот раз у него не выйдет, что фортуна ему изменит и вообще мало ли что: подвернется нога, рассекут бровь, да просто не его будет день, всем известно, жизнь – штука полосатая, а уж тем более в боксе. Но он побеждал, всегда, и это тоже вселяло тревогу. Мы так привыкли к его победам, что ставили только на него. В него поверили даже те, кто поначалу не считал его великим боксером.

Но мы-то знали, что он великий боксер, такие рождаются раз-два в столетие. Мы росли на одной улице, вместе лазили за яблоками в колхозный сад, вместе дрались с ребятами из соседнего двора, только тогда он еще был просто Саней Маклаковым, невысоким, крепко сбитым, но ничем особенно не примечательным пареньком, получавшим такие же фингалы, как и остальные. А потом он стал заниматься боксом в секции, которую организовал вернувшийся в родной город Любанев, тогда уже чемпион России, сильный, красивый, немного загадочный, и пути наши разошлись?- Саня начал ездить на всякие соревнования, в спортивные лагеря. И все равно вряд ли еще кто мог предположить, что из него выйдет такой потрясающий боксер.

Впрочем, Любанев, наверно, об этом догадывался: ведь именно к Маклакову он предъявлял самые высокие требования, много возился с ним персонально, именно его брал с собой в Москву и в другие города на какие-то там чемпионаты – даже не выступать, а только посмотреть. Да, что-то он в нем разглядел эдакое, чего не было в других. Он его пестовал так, будто был не тренером, а родным отцом, которого, кстати, Саня довольно рано, лет в семь, лишился, – тот сильно пил и, скорей всего, по пьяному делу утонул в реке. Может, Любанев и вправду был для Маклакова больше, чем отец.

Впрочем, и сам Маклаков тренировался мало сказать с рвением – с каким-то даже фанатизмом, словно бокс для него был чем-то самым главным, важней всего в жизни (так и оказалось), ничего кроме он и знать не желал. Любимым чтением у него был “Мексиканец” Джека Лондона, томик с этим рассказом, весь растрепанный, с разваливающимся переплетом и выпадающими желтоватыми страницами, всегда был при нем, даже в поездки с собой брал. На тренировках он доводил себя до изнеможения, чуть ли не истязал. И спарринговал с гораздо более сильными партнерами, из другой весовой категории, рядом с которыми подчас казался совсем мелким

и невесомым. Любанев этого не поощрял, но и не препятствовал – знал, что тот все равно сделает по-своему. Упрям был страшно: если что решил, то непременно добивался своего, молча, упорно… Кремень парень.

А потом Маклаков уехал в Москву. Он уже был чемпионом среди юношей, но тренером теперь уже был не Любанев, а другой, кажется, Ростопчин, главный в национальной сборной. Трудно сказать, как они расстались, Любанев и Маклаков, но другого варианта, видимо, не было. Любанев отпустил Маклакова, хотя тот мог и отказаться. Но тогда бы он точно не стал настоящим Маклаковым.

Любанев с самого начала должен был понять, что Маклаков не его собственность, пусть он и вложил в него всю душу и весь свой тренерский талант. А тренером он был замечательным, его стараниями у нас была одна из лучших боксерских команд в стране. Это его заслуга, что в нашем городе все бредили боксом, самые крутые (и всякие) парни шли к Любаневу в его секцию, и он делал из них классных бойцов. Благодаря ему даже криминальная обстановка в городе стала гораздо спокойней: романтика спорта перевешивала. Если ты хотел чем-то выделиться, по-настоящему мужским, у тебя была возможность идти тренироваться и потом показывать, на что ты способен, – на ринге или на футбольном поле, с шестом или штангой.

Любанев был странным, не совсем обычным тренером, вроде какого-нибудь индийского гуру. Ушел он из большого спорта рано, по каким-то своим, принципиальным соображениям, ходили слухи, что не сложилось со спортивным начальством. Говорил он тихо, голос почти никогда не повышал. Даже когда сердился или был недоволен. Порой переходил

на шепот, так что приходилось напрягать слух и начинало казаться, что это твой собственный голос, тем более когда в голове все еще плывет после спарринга. Еще он любил изъясняться метафорами или притчами.

Когда рубишь дрова, говорил он, цепко глядя прямо тебе в глаза, то нужно ставить чурбаки на колоду и заносить над головой топор. Но чурбаки следует расщеплять вдоль волокон, при этом топор должен падать под собственным весом. Если расщеплять чурбаки против волокон, то только зря растратишь силы. Если будешь бить по чурбаку с усилием, то тоже ничего путного не выйдет. И если будешь думать, как ловчей ударить, то запутаешься в собственных мыслях. Рубя дрова, ты должен действовать и бездействовать одновременно.

А еще он часто повторял совсем загадочное: только не бейте, ни в коем случае не бейте!

В боксе – и не бить? Как это?

А вот так – как хочешь, так и понимай.

Еще он советовал перед поединком непременно помолиться. Просто помолиться.

Опять же – как?

А как можешь, так и помолись. Как умеешь. Лучше всего своими словами. И противника, наставлял, не надо воспринимать как врага. Бокс – это спорт, игра, ловкость, ум, интуиция, воля, но не насилие, не ненависть, не злость. И проигрывать нужно уметь, потому что проигрыш?- вовсе не значит поражение. Все зависит от отношения, от того, с какой точки зрения взглянуть.

Ко всему прочему он не любил злых, а таких в секцию тоже приходило немало. Перекрученных по жизни, с тараканами, всяких. К своей злости они хотели еще и боксерской оснастки. Относился Любанев к ним настороженно, постоянно окорачивал, на практике демонстрируя вред злости, которая делает человека только более уязвимым. Маклаков же злым не был, хотя и добрым назвать его было трудно. Замкнутый, сдержанный, молчаливый. Задвинутый на боксе. Или на какой-то своей тайной цели: будто что-то хотел доказать.

Да, Маклаков уехал. Любанев наверняка переживал, но вынужден был смириться. В конце концов, Маклаков не был единственным, были и другие, и он продолжал заниматься с ними, вдохновляясь мыслью, что готовит спортивную смену страны, кует ее лучшие кадры. Его даже наградили каким-то дипломом, оценив вклад в развитие отечественного спорта. Но Маклаков точно был его высшим достижением, его гордостью. Портрет питомца, вырезанный из какого-то глянцевого журнала, украшал стену в его квартире: тот на ринге, в перчатках, левая рука чуть прикрывает подбородок, а роковая правая отведена назад, ее он пускал по-настоящему в ход только тогда, когда был уверен, что после этого противник окажется либо сразу на полу, либо в состоянии грогги. И серые глаза, чуть прищуренные,?- спокойные, прицельные, решительные… Была также и фотография, где они вместе в парке (Любанев любил проводить занятия на свежем воздухе), оба в спортивных костюмах, серьезные…