Денис Драгунский - Господин с кошкой

Чуть не забыл: школа! Непременно чтоб хорошая! Английский с французским. Или математика с информатикой. Но тогда английский дополнительно. Помощь школе, отношения с учителями.

Летний отдых. Одежда. Чтоб не хуже, чем… Карманные деньги.

Компьютер, мобильник, плеер и прочие девайсы и гаджеты.

Простите, если чего не упомнил.

Поступление в институт! Репетиторы – страшное дело.

В общем, проект «ребенок». На семнадцать лет времени. На огромное количество сил и здоровья. На собственные зубы, волосы, кости, сердце и сосуды, печень и почки. Мозг и психику. На немереную сумму денег, наконец.

А в итоге ребенок скажет, едва сдерживаясь: – Просто даже удивительно, насколько ты ничего, нет, ну просто совсем ничего не понимаешь! И выйдет, постаравшись не хлопнуть дверью. Значит, вежливый. Значит, проект успешно завершен.

Так мы в детстве называли конфетную фольгу. Ее разглаживали ногтем и держали между тетрадными листами. Золотце было чаще серебряное, но иногда золотое или фиолетовое. И даже двойное: одна сторона белая, другая – красная; от дорогих конфет. Зачем оно было нужно? Не знаю. Символический капитал: у кого много золотца, тот чаще ест конфеты, так что всё понятно. Впрочем, у золотца было и реальное применение – можно было снимать отпечатки монет, и даже потом делать стеариновые отливки.

С золотцем была такая история.

У моего папы вышла книжка на венгерском языке, перевод рассказов. Нам ее прислали. Папа ее поставил на полку рядом с другими переводами, и всё, и больше эту книжку никто не трогал. Потому что немецкий или там болгарский перевод я смотрел, пытался разбирать и сравнивать. А в венгерском что разберешь?

Вот.

Но через год нам пришло письмо из Венгрии.

Написанное хорошим детским почерком. И туда было вложено золотце. Даже два. Сиреневое и темно-бронзовое.

Мама, конечно, позвонила в иностранный отдел Союза писателей, спросила, есть ли там человек с венгерским языком. Сказали, что человек есть, но он сейчас в отпуске. Или на больничном, не помню… Так всё это и ушло в песок, как говорится.

Но через полгода пришло еще одно письмо. Тем же почерком, и тоже с золотцем.

Мне даже неловко стало перед тем венгерским ребенком (я не смог понять по подписи, мальчик это или девочка). Так, на минутку неудобно. Тем более что я готовился к экзаменам, и у меня было полно других дел. А папа начал тяжело болеть, и ему тоже было не до писем.

Хотя, конечно, нехорошо. Сидел в каком-то неудобопроизносимом венгерском городе прилежный ребятенок (по почерку видно – отличник) и писал письмо незнакомому писателю в далекую страну. И подарил ему на память золотце. Может, для него самого это золотце было сердечной памятью о новогоднем празднике, о конфетах, подаренных бабушкой, которая приехала из другого города…

А ему не ответили.

Сейчас вот вспоминаю, и стыдно.

Но с другой стороны: вдруг оказалось бы, что это хорошенькая девочка, всего лет на пять моложе меня. Началась бы переписка. Я бы в нее влюбился. Она бы приехала на каникулы в Москву, а потом я к ней, в ихний Фигразбереш.

В результате я бы на ней женился. И скорее всего, уехал бы к ней в Венгрию.

И меня бы не было. Вот этого меня, который сейчас. Даже подумать страшно. Не надо, не надо! Хотя ответить на письмо надо было. Там было такое искреннее золотце.

– Мечтаю гулять здесь каждый вечер, как выйду на пенсию, – сказал мне мой товарищ; дело было на набережной Москвы-реки, где Воробьевы горы; он живет недалеко, и мы вчера там прогуливались после пасхального обеда.

Сказав это, он вдруг рассмеялся.

– Что такое? – спросил я.

– Когда мне было лет двенадцать, – сказал он, – я ехал на речном трамвае мимо этого места, смотрел на зеленый склон и мечтал, что здесь будет мой дворец!

– Дворец? – Я не понял.

– Да, да, дворец, – сказал он. – Мне было двенадцать, я был школьник, я был юный пионер, но я мечтал, что буду самым главным в нашей стране. Я очень смутно себе представлял, как моя должность будет называться. Может, даже царь! А что? Неважно. Но вот тут, над рекой, среди пышной зелени, будет стоять мой личный дворец! Смешно. Потом я вырос, поступил в институт. Но, проезжая мимо Воробьевых гор, я думал, что все равно буду жить именно здесь. Тут, кстати, есть дача одного академика, слева от моста, если из города. И у меня будет такая же. Рядом. Потому что я тоже буду великий ученый и большой начальник. Вот. А потом я мечтал, что у меня будет кабинет в здании Академии наук, с видом на реку, набережную и мост. Но наш институт в другом месте… – Он вздохнул. – А вот теперь, значит, мечтаю сидеть здесь на скамеечке.

– Смешно, – кивнул я.

– Но я же не просто мечтал! – Он даже остановился и повернулся ко мне. – Я учился, работал, защитил две диссертации, руководил аспирантами. У меня есть книги, изобретения! Жена, дети, внуки! Я не про то. Я про то, что мечты с годами сужаются. Теряют масштаб. Просто с каждым годом. Когда молодой – хочешь стать великим, знаменитым, жениться на самой красивой девушке в мире, сказочно разбогатеть, путешествовать по Африке… А в старости – мечтаешь сделать ремонт в квартире, и чтобы оставили в покое. Смешно, правда?

– Ну и правильно! – сказал я. – Не наоборот же, в самом деле. Еще смешнее было бы наоборот.

– Не знаю, – сказал он.

И мы пошли дальше гулять. Я, кстати, тоже не знаю.

Когда и о чем надо мечтать? В какой очередности браться за дела?

А даже если бы знал. Теперь-то какая разница?