Анатолий Ким - Поселок кентавров

По всей кентаврийской долине в эту пору зрелого лета шла однообразная брачная игра. Когда созревала лачача , каждая хозяйка уютно вычищала поле от сорной травы, оставляя одни лишь торчащие из земли круглые плоды. И начиная с края, кентаврица принималась вытягивать их и сносить к середине поля, складывая в кучу. Собрав урожай, хозяйка тут же принималась поедать его, возлежа рядом с лачачовым холмиком в позе отдыхающей лошади и сидящей женщины. Эта женщина чистила ножом мажущую соком лачачу и, нарезая ее крупными кусками, насыщала лежащую лошадь.

Тогда и начинали шевелиться кусты возле полей, и за кустом прятался кентавр, жадно принюхивавшийся к тому, как пахнет любимое лакомство, а также и сама кентаврица в эту пору. На задремавшую хозяйку он налетал сзади и всегда удачно попадал куда надо, а она, лежащая в удобной позе, сначала даже не оглядывалась, хотя уже не спала, и ни в чем ему не противилась. И лишь потом, глубоко удовлетворенная, бросала первый взгляд на него, желая узнать, кто таков сей внезапный ее жених. Если он продолжал ей нравиться, она бывала нежна к нему и позволяла мужику нажраться плодов до отвала, пока у него глаза на лоб не полезут. А если жених был ей почему-либо не по нраву, она разрешала ему слегка угоститься начищенными лачачинами — и внезапно давала здоровенного пинка в зад и выпихивала вон с поля.

При любой попытке какого-нибудь наглого елдорайщика воспротивиться или к тому же ухватить и унести охапку чужого добра женокобылица быстро поворачивалась к нему задом и молотила его по бокам тяжелыми твердокаменными копытами. С тем и провожала гостя хозяйка, вскидывая при каждом взбрыке подхвостник выше головы. И уже на краю поля, глядя вслед удирающему галопом жениху, она успокаивалась, поправляла подхвостник, отклоняясь всем своим женским корпусом назад, заодно расправляла на себе задранную попону.

Если же в кентавре жеребец оказывался слишком дик и необуздан, то кентаврица звала на помощь, и на ее вопли сбегались молодые девушки, бродившие по лугам с венками на головах. Сии молодицы еще не сажали лачачи , игр с жеребячьими кентаврами не затевали, и взрослые кентаврицы опекали их, подкармливали лачачой , учили, как отражать внезапное нападение елдорайца с тыла, нещадно колотя его по зубам задними копытами. И вот пять или шесть гибких красоток, прилетевших на зов матроны, гнали с поля мохнатого битюга, атакуя его задом наперед и вскидывая свои стройные бабки выше спины.

Все это видел пришлый торговец, бродя полями в поисках заработка. И если хозяйка поля бывала настроена добродушно после недавнего свидания с каким-нибудь гостем, то позволяла человеку зайти на поле и немного попеть и поплясать перед нею. Ублаготворение вздыхая и лениво поигрывая приподнятыми на ладонях грудями, она смотрела, как иноземец танцует под свое пение и хлопанье в ладони. Потом она вознаграждала его корнеплодом и недолго разговаривала с ним по-кентаврски, забавляясь тем, как смешно он произносит слова.

— Что будешь делать, — спрашивал торговец, — если придет начальник Пуду и сожрет всю твою лачачу ?

— Где Пуду? — оживлялась кентаврская баба и оглядывала ближайшие кусты. — Если ты увидишь его, то скажи ему, пусть приходит ко мне.

— Значит, все вы одинаковы, — бормотал тоскливый иноземец. — Всем вам одно только подавай, да побольше.

Женокобылица молча взирала на него, щуря раскосые глаза, и он, видя в них немой вопрос, давал объяснения:

— Ну да, этого самого: бельберийским лемге тебе в текус .

Но тут четвероногая хвостатая женщина закрывала глаза и, обронив на грудь голову, сцепив на животе руки, погружалась в неодолимую дрему.

А иноземец бормотал, уставясь пустыми глазами в ее лохматую макушку:

— Какими тяжкими путями я добирался до вашей проклятой страны! Но это во второй раз. В первый же раз мне пришлось сделать всего два шага, чтобы оказаться у вас. Передо мною раскрылась завеса мира!.. Это случилось, когда я шел с караваном по финикийской каменной пустыне. От каравана я отстал, но зато оказался почему-то в вашей Кентаврии, и карманы мои были полны пуговицами.

Когда люди начали умирать в караване от кровавой, холеры, купец стал срезать с их одежды пуговицы, ибо заметил, что у каждого на одежде они особенные. Он хотел эти пуговицы сохранить в память о погибших. Караван был огромным, каждый день умирало много людей, и скоро карманы у купца наполнились пуговицами. А от каравана осталось всего шесть человек. Тут начался холерный понос у самого купца, и он подумал с горечью, что напрасно собирал чужие пуговицы. Когда он, ослабев, свалился с седла, пятеро спутников даже не оглянулись и уехали дальше. Вслед за ними ушла и его лошадь — в числе других лошадей, которые оседланными, но без седоков следовали за караваном. Купец увидел недалеко от того места, где лежал, белый песчаный оползень на крутом склоне холма, заросшем небольшими раскидистыми деревцами. И в неимоверной тоске захотелось ему умереть, лежа на этом белом склоне. Он поднялся на ноги и, пересиливая смертную слабость, направился к холму. До песка он, кажется, добрался — и тут разошлась перед ним завеса мира, ставшая на миг видимой для него. Надо было совершить усилие и пройти сквозь эту завесу — он сделал всего два шага. И вдруг оказался сидящим на площади в окружении большой толпы кентавров. Он был жив и, оказывается, совершенно здоров, и в карманах у него гремели пуговицы.

Объедение лачачой и сопутствующие обжорству брачные игры продолжались ровно столько дней, сколько нужно было, чтобы съесть урожай корнеплодов. За это время все дряхлые старики, слабые на ноги, умирали голодной смертью и высыхали где-нибудь на задворках, не удосуженные быть похороненными. В поселке почти никого, кроме больных и неходячих кентавриархов, не оставалось в эти дни. Даже старухи с младенцами на руках ночевали в лугах, расположившись под открытым небом возле костров, потому что кормящие молоком матери стерегли свой урожай и бегать домой к грудным кентаврашкам не могли. Старенькие няньки теперь были у них под рукой, за услуги свои получали любимое лакомство.

Кентаврская же молодежь в дни сбора лачачи сбивалась в собственные кентавронческие табуны и отправлялась в лес на кормежку. Обычно еду для детей и стариков приносили из лесу матерые кентавроны, ведь на слабых и малых могли напасть хищники, но в страдные дни взрослые переставали заботиться о молодом поколении, потому что были заняты иным делом. Тогда дети заботились о себе сами.

У юных кентавричек в эти дни появлялись свои заботы. Понаблюдав из-за кустов за тем, как их родительницы, охваченные мужскими руками, вытягиваются и раскачиваются взад-вперед, младые полукобылицы сами желали заняться тем же. И находили, что едва покрытые лошадиной шерсткой бесчинствующие на улицах поселка сверстники, то и дело пребольно хватающие их за груди, вполне годятся для этого дела. Так что в пору любовных оргий взрослых розовые подростки устраивали себе не менее веселые игры с совместными походами в лес.