Владимир Митыпов - Геологическая поэма

— Значит, сначала докторскую, а уж потом… отрицать? — улыбчиво прищурился Валентин.

— Что?

— Это я так… Сделаем-ка теперь вот что: размеры у нас вроде одинаковые — ты надеваешь мои сапоги, а я твои, несношаемые. И потихоньку двигаем обратно на табор.

— А маршрут?

— Какой уж тут маршрут — ты вон на свои ноги посмотри… Сириус! — Валентин вздохнул. — Давай хоть перебинтую, что ли.

Осторожно бинтуя прямо-таки кошмарно натертые ступни Романа, он внезапно ощутил чувство, близкое к отчаянью. Москвич с самого начала показался ему своим парнем, а теперь же выяснилось, что парень этот, и вообще-то, видно, очень толковый геолог, еще и по-хорошему раздражен внутри. Валентин не очень доверял благодушно-веселым людям, предупредительно довольным всем и вся. У них с Романом получились бы не маршруты, а конфетки «Золотой ключик», Валентин теперь в этом нисколько не сомневался. И вот надо же такому случиться — из-за какой-то сущей ерунды, из-за пары гнусных сапог все срывается!.. «Постой, а такая ли уж это ерунда? — мелькнула вдруг мысль. — Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя. Маршак. Мудрый Маршак!.. А я таки остолоп и свинья. Все о проблемах думал, а надо было в первую очередь о сапогах. Поделом мне, поделом!»

Обувшись, Роман недоверчиво потопал ногами, подмигнул и вдруг ухарски рявкнул:

Спокойно, Валя, бог не фрайер, он не выдаст! Стрелец — человек неожиданный, может преподнести вдруг такое антык-марэ с гвоздичкой, что — от винта!

После чего он бодро зашагал к спуску, но внезапно остановился, обернулся. Точно прожекторным лучом, обмахнул взглядом плато.

— Мезо-з-зойский анклав на территории Союза, — процедил он, скалясь в кривой усмешке. — Куда милиция смотрит!

Валентину отнюдь не хотелось шутить. Прежде чем начать спускаться вслед за Романом, он тоже оглянулся. Пенеплен. Анахронизм. Земля звероящеров — теперь он знал, чем и почему она беспокоила его. Дело было, конечно, не в ней самой, даже и геологически-то не очень интересной. Просто пенеплен с самого начала неосознанно ощущался им как зримый образ всего того, что отжить-то свое отжило, однако избежало погребения. Не вымершие звероящеры тревожили его ум среди вкрадчивой тишины «мезозойского анклава», а живые рептилии мира идей. Он знал, сколь немало их на свете, этих рептилий, именуемых пережитками и предрассудками, но лишь теперь вдруг подумал, что наиболее древние из них стократ опасней прочих, ибо тут сама древность есть свидетельство их невероятной живучести. Они возникли в умах древнейших народов, живших замкнутыми племенами на маленькой плоской планете, ограниченной пределами видимости. Как вообще рептилии, они были примитивны, эти идеи. Очищенные от религиозно-мистических украшательств, они являли собой не более чем первобытно невежественную мысль того или иного племени, народа о своей богоизбранности, о своем безусловном превосходстве над всеми прочими — кто бы они там ни были и где бы ни обитали. Вероятно, эти рептилии не были столь уж невозможными в своем времени и в своем месте. Но с тех пор планета из плоской и ограниченной двумя-тремя реками и пустынями превратилась в шарообразную, на ней закипели, заволновались океаны, развернулись пять материков и — самое главное — появились многочисленные новые народы, молодая кровь которых должна была бы чуждаться отравы древнего яда. И однако ж, как ни печально, кровавая история хотя бы даже нынешнего века свидетельствует, что рептилии, порожденные на плоской земле, сумели неплохо приспособиться к более высокой метрике шарообразной Земли… Вспомнилось недавно прочитанное у Герберта Уэллса: «Никому не приходило в голову, что более старые миры вселенной — источник опасности для человеческого рода».

— Ты что там увидел — уж не этих ли? — со смехом окликнул снизу Роман.

— Сейчас иду, — отозвался Валентин, продолжая, однако, стоять, озирая плато.

Не требовалось много воображения, чтобы представить себе пенеплен с высоты птичьего полета. Со всех сторон в него ветвистыми расщелинами вгрызались верховья ключей, по-юному дерзких и полных сил. Да, именно вгрызались, по песчинке, по камешку съедая его — неутомимо и безостановочно, изо дня в день, из года в год, из века в век.

И вот наступит однажды миг — он в неразличимой дали времен, но он наступит, — когда последняя пядь земли динозавров рухнет в грохочущий горный поток, и тогда-то она умрет окончательно. Умрет, чтобы вернуться к своим первоистокам — на дно морей, спрессоваться в горную породу и через миллионы лет, пройдя горнило новой тектонической революции, стать частью новых гигантских гор на опять обновленной земле.

«Крот истории, — подумал Валентин словами Маркса, столь памятными еще по университетским семинарам по диамату. — Крот истории, ты хорошо роешь, старина…»

И уже не оглядываясь, стал спускаться вниз, где его ждал добродушно-иронически улыбающийся Роман.

Дождь пошел среди ночи. Валентин слышал, как отстучали сперва осторожные пристрелочные капли, а затем — спросонья показалось, что через какие-то секунды, — вдруг хлынуло широко и разом, словно прорвало некую плотину. Все тотчас потонуло в шорохе и шелесте. На палатку капли сеялись столь густо, что слышался лишь однообразный журчащий шип.

Начавшийся дождь хоть и потревожил сон, но, кроме Валентина, никого не разбудил. Москвич заворочался в мешке, однако продолжал безмятежно посапывать, а спящий Гриша проникновенно промычал во сне, надо полагать, самому себе:

— Спи… не просыпайся… — после чего снова захрапел.

Сон в палатке под шум дождя успокоителен и непередаваемо приятен, как никакой другой. Но Валентин спал плохо. Снилось черт-те что. То он, изнемогая, тащился по какому-то своему давно забытому и тягостному маршруту, недоумевая, что приходится повторять его снова. То перед ним текли нескончаемые груды камней, дразнящих блестящими вкраплениями рудных минералов. То каким-то непостижимым образом раскрывались недра земли, и он с мучительной ясностью наблюдал скрытые в ее толще рудные тела странных, тревожных очертаний, какие-то оплывшие бронзовые гроздья — тускло мерцая, они уходили вниз и терялись где-то на огромной глубине, во мраке…

Проснувшись, он долго лежал без движения. Переживал только что увиденное и с чувством облегчения прислушивался к дождю, который теперь, при свете наступившего дня, оказался не таким уж проливным, как показалось ночью.

Вообще-то считающийся помехой во время полевого сезона, сегодняшний дождь удивительным образом совпадал с его подспудным желанием. Больше того — Валентин рассчитывал на этот дождь. И хотя частая, резкая смена погоды в нынешнее лето была обычным и уже надоевшим явлением, сейчас он воспринял ее как некий добрый знак. Затем подытожил в уме сделанное за эти дни и заключил, что бога гневить нечего — пока все складывается не столь уж плохо.