Константин Сергиенко - Самый счастливый день

— Ночной дозор, — сказал я.

Котик внезапно замер на месте, дёрнул меня за руку а оттащил в тень.

— Ты видел?

— Кого?

— Вон, вон, смотри.

У входа в особняк стоял офицер в эполетах и разговаривал с дамой.

— Гладышев, — прошептал Котик.

— Гладышев? — Я удивился. — Как он сюда попал?

— Везде пролезет, — сказал Котик с ненавистью.

— Пойдём посмотрим поближе.

— Этого мне ещё не хватало!

— Между прочим, я понимаю. Ты сам говорил, что Гладышев был влюблён. Вот и нашёл возможность. Я, кстати, видел…

— Кого? — быстро спросил Котик.

— Да так…

— Все вы темните, — процедил Котик. — Зачем тебе эрмитаж?

— Посмотреть.

— А Гладышев на кой тебе сдался?

— Интересно. Только и слышу, Гладышев, Гладышев. Что на нём за костюм?

— Капитанский, — отрезал Котик.

— Может, он перекинулся в киноартисты? — спросил я.

— Перекинуться он может куда угодно, — ответил Котик, — но суть одна.

— Какая?

Котик молчал.

— Что-то загадками ты говоришь.

— Прикидываешься, невинное дитя. Как я от вас устал! Шебуршите, снуёте. Вот у меня всё просто. Выпить и закусить.

— А как же Бастилия? Ведь и Бастилия пала.

— Сам ты загадками говоришь. И вообще. Не пойду я с тобой в эрмитаж.

— Почему?

— Натворишь каких-нибудь дел.

Я удивился.

— Что ж, например, я могу натворить?

— Что? — Котик приблизил лицо. — Никогда не творил?

— Будто бы нет. Не способен.

— Способен, — прошипел Котик. — В таком состоянии человек способен на всё.

— В каком состоянии? — во мне зародилась тревога.

— Ты влюблён, — процедил Котик. — Безумно влюблён. И все это знают.

— Влюблён? — спросил я растерянно. — Но в кого?

— Все знают, — повторил Котик. — И сюда ты пришёл за ней.

Я молчал. Сердце моё упало.

— Только всё это бесполезно, — продолжал Котик. — Поверь мне. И уходи. Ты никогда её не получишь.

— Это чья-то собственность? — во мне нарастало раздражение. — Та, о которой ты говоришь? Хотя я не знаю, о ком.

Котик расхохотался.

— Ты, кажется, не понимаешь. Собственность или нет, но ты здесь бессилен.

Что за дьявольщина, подумал я. Неужели он говорит о Лесте?

— Кого ты имеешь в виду? Говори прямо, — скачал я.

Котик махнул рукой.

— А вот и кино.

Перед нами на тележках провезли две массивные кубические камеры. Из них выпирали широкие объективы, а по бокам мастились колёса и ручки. Дальше следовала осветительная аппаратура. Несколько человек бегали по двору, разматывая провода.

Трое в средневековых плащах возвращались обратно. Один остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Я пошёл, — буркнул Котик и моментально исчез.

Люди в плащах подошли, обступили молча. Один наконец сказал:

— Идите за нами.

— Куда? — спросил я.

— Узнаете.

— Но я не собираюсь никуда идти. Мне пора домой.

— Пойдёмте. — Они схватили меня за локти.

— Что такое? — я попытался освободиться. — Оставьте меня!

— Не заставляйте прибегать к силе, — тихо сказал один.

Мы направились к дому. Тёмными коридорами мимо каких-то зеркал и смутно белеющих статуй меня провели в комнату. Высокий потолок, светлые стены, на них тарелочки и картины. В кресле с высокой спинкой сидел человек. Свеча в тяжёлом подсвечнике давала неясный свет. Лицо человека различить было трудно, я только заметил, что на плечах его взблескивали эполеты. Те самые эполеты.

— Вы Гладышев? — спросил я.

Он молча смотрел на меня.

— Что происходит?

Он снова молчал, а потом спросил глухим простуженным голосом:

— Зачем вы явились сюда?

— Посмотреть на съёмки.

— Ложь. Ваша цель другая.

— Что вам, в конце концов, надо? — спросил я.

— Ваша цель нам известна.

— Тут какая-то путаница, — сказал я. — Вы принимаете меня за другого.

— Ваша цель нам известна, — повторил он.

— Раз так, то какая? — спросил я.

— Сержант! — крикнул он.

В глубине комнаты отворилась дверь, и там появилась фигура.

— Как чувствует себя госпожа?

— Госпожа с гостями.

— Позовите её.

— Но, капитан…

— Это необходимо.

Дверь закрылась.

— Оказывается, вы капитан, — сказал я.

— Я капитан, это верно, — ответил он.

— Послушайте, Гладышев, — сказал я. — Вы можете нацепить погоны, но это не значит, что можно хватать любого человека. Что вам, в конце концов, нужно? Занимайтесь своим кино.

— Ничего у вас не получится, — сказал он.

— С чем?

— Вы человек благоразумный. Надо признать своё поражение.

— Да о чём речь? — выкрикнул я.

— Сержант! — снова позвал он.

Сержант появился в дверях.

— Госпожа сейчас будет.

— Отлично, — произнёс человек в эполетах.

Молчанье. Трепет свечи. Бряцанье оружия, сопенье людей за моей спиной. Дверь широко открывается, оттуда выходит кто-то в белой одежде до пят.

— Осветите его!

Поднимают свечу и подносят её к моему лицу. Я замечаю, что подсвечник стар и красив. Он прямо-таки антикварный.

— Простите, что беспокоим вас, госпожа. Но таков приказ графа. Благоволите сказать, знакомы ли вы с этим человеком.

Молчанье.

— Зря вы печётесь. Это плохой человек.

Молчанье.

— Зажгите вторую свечу, быть может, тут мало света. Сержант, возьмите вторую свечу на рояле.

Сержант направляется ко мне и зажигает вторую свечу от пламени первой.

— Приподнимите.

Сержант поднимает свечу над собой и медленно отступает. Свеча разгорается и освещает комнату. Всё ближе, ближе к фигуре в белом. Наконец вся она предстаёт в неверном мерцающем свете. И первое, что выплывает из тьмы, это красный берет. Я делаю шаг вперёд, у меня вырывается непроизвольно:

— Леста…

— Признался! — произносит сидящий в кресле.

Я делаю ещё один шаг. Одетая в белое неподвижна.

— Леста, почему ты молчишь? Ты такая бледная. — Я поворачиваюсь к сидящему в кресле. — Что вы с ней сделали?

Тот издаёт лёгкий смешок.

— Что вы с ней сделали? — повторяю я. — Леста, Леста!

Я кидаюсь к ней, хватаю за плечи. Они холодны и жёстки. Вспыхивает свет, раздаётся стрекот камеры. Крики:

— Снимайте, снимайте!

В этом вспыхнувшем свете я вижу, что держу за плечи вовсе не Лесту. Передо мной манекен, задрапированный в белую ткань. На голове манекена красный берет.

— Идиоты! — говорю я. — Кретины!

— Крупно снимайте! Лицо!

Я кричу:

— Идиоты!

Выхватываю свечу из руки сержанта и швыряю в того, кто сидит в кресле. Тотчас наваливаются сзади, валят на пол. Я кричу придушенно:

— Идиоты!

Кто-то ещё бросается сверху. Мне всё тяжелей, дышать нечем. Я погружаюсь в душную тьму…

Трясут, трясут, хлопают по щекам.

— Николаич, вставай! Вставай же быстрее!

— А?

— Васин нагрянул! Иди, иди! Прячься туда!

Поднимаюсь. Еле передвигая ноги, скрываюсь за занавеской, протянутой у печи. Только тут понимаю, это дом Егорыча, и это снова был сон. За окном фырчанье мотора. Входят люди и говорят. Васин с ночным объездом. Голова тяжела. Смутное колыханье ночных видений. Говорят, топочут, пьют чай, уходят. Мотор затихает вдали. Я неподвижно сижу на стуле. Время застыло.