Томас Бруссиг - Солнечная аллея

Потом, наконец, хихикая и без синей форменной блузки, пришла Мирьям и с порога прошептала:

— Ай-яй-яй, как же я опоздала, нехорошо, нехорошо! Я хоть куда надо пришла?

Миха был настолько потрясен, что чуть было не сказал ей: мол, куда не надо она вообще прийти не может, но от волнения почти потерял дар речи и только прошипел:

— Да-да, все правильно.

Они были вдвоем, в тесноте и в темноте. Еще ни разу он не был настолько к ней близко. Мирьям вскинула на Миху глаза, потом повернулась к нему спиной и мигом стянула с себя футболку. Под футболкой на ней ничего не было.

— Чур, не подсматривать! — шепнула она, хихикнув, а у Михи даже дыхание перехватило, настолько он обалдел.

Мирьям тем временем извлекла из полиэтиленового пакета синюю блузку Союза свободной немецкой молодежи и быстренько ее на себя набросила. И, даже не успев толком застегнуться, уже снова к Михе повернулась. Тот все еще сидел ни жив, ни мертв.

— Ну? — прошептала Мирьям. — Ты-то чем отличился?

— Что-что? — переспросил Миха, который от волнения плохо слышал, а соображал и того хуже.

— Ну, я имею в виду, тебя ведь тоже приговорили?

— Ах вон что, ну конечно! — обрадовался Миха, тут же перестав шептать и заговорив почти в полный голос, так что каждый, кто в зале еще не совсем заснул, при желании вполне мог его расслышать. — Я на самого Ленина посягнул, а вдобавок еще и на партию, и на рабочий класс. Представляешь, что тут началось?

Но чем больше пыжился Миха показать себя с самой выгодной стороны, тем заметнее Мирьям скучнела.

— Они так-у-ую разборку мне устроили, меня уже почти…

— А на западе целуются совсем по-другому, — проговорила вдруг Мирьям таким мечтательным голосом, что Миха только сглотнул и разом умолк. — Прямо так и разбирает кому-нибудь продемонстрировать, — шепнула она и снова захихикала. А потом вдруг перестала хихикать — словно ее идея осенила. И Миха сразу догадался, какая именно это идея. А в каморке за сценой теснотища, отступить некуда. В темноте он вдруг ясно и совсем близко различил ее полные, влажно поблескивающие губы. Она придвигалась к нему очень медленно, он чувствовал, как под синей форменной блузкой вздымаются и опадают тугие полушария ее грудей, как застилает все вокруг благоуханный дурман. И закрыл глаза, успев только подумать: «Все равно никто не поверит…»

Но именно в эту секунду активистка завершили спою речь, и на трибуну вызвали Мирьям. И хотя в комнатушке за сценой было темно, однако не настолько, чтобы разочарование в глазах Михи можно было не заметить.

— Ничего, продемонстрирую как-нибудь в другой раз, — сказала Мирьям, хихикнув напоследок, после чего вышла на трибуну и бодро произнесла речь о том, что парни, которые на три года уходят в армию, кажутся ей особенно мужественными, и лично она, конечно же, такому мужчине готова все три года хранить верность. Эрдмуте Лёффелинг удовлетворенно кивала. И только один Миха из-за сцены видел, как Мирьям, произнося всю эту дребедень, держит за спиной скрещенные пальчики.

Сам же Миха, почти сподобившийся поцелуя, пребывал от этого «почти» в таком обалдении, что после первых же фраз начал отклоняться от заготовленного текста своей речи.

— Дорогие товарищи, друзья! Я хотел бы сказать о том, насколько важно в наши дни знать произведения основоположников единственного в мире подлинно научного мировоззрения. Все их помыслы были пронизаны великой, поистине бессмертной любовью. — И, едва Миха произнес это слово, взор его блаженно просиял, и он, позабыв обо всем на свете, зашелся вдохновенной тирадой: — Любовью, которая наделяла их силой и непобедимостью и окрыляла, как бабочек, помогая вылупиться из кокона, в котором все они тоскливо прозябали, и в свободном, счастливом парении витать над нашим прекрасным миром, над солнечными лугами, полными самых дивных душистых цветов и самых пленительных красок…

Тревожно оглянувшись по сторонам, Толстый тихо спросил:

— Мужики, ему в еду ничего не подмешали, а?

На что Марио только шепнул:

— Если подмешали, я бы тоже не отказался попробовать.

Воодушевление Михи имело следствием то, что, закрывая вечер, Эрдмуте Лёффелинг в своей коротенькой заключительной речи даже задалась вопросом: «Может ли революционер быть страстным?», чтобы тут же дать на него твердый ответ: «Да, революционер может быть страстным!»

И не удержи Марио Миху силой, тот непременно бы вскочил и с сияющим взором выкрикнул бы на весь зал: «Да! Да! Так давайте же и мы жить более страстно!»

После собрания Миха подошел к Мирьям и сказал ей так, чтобы никто не услышал:

— А я видел, как ты во время своей речи пальчики скрестила.

— Да? — только и спросила Мирьям. — Значит, это наш с тобой секрет.

И, оставив Миху стоять столбом, упорхнула к выходу.

Тут Михе почудилось, что он слышит знакомый сытый рокот «АВО». Он кинулся на улицу, но успел увидеть лишь спину Мирьям на заднем сиденье умчавшегося мотоцикла. Однако в тот вечер уже ничто не могло поломать ему кайф, даже очередная проверка документов, которую учинил ему участковый.

«Она обещала мне поцелуй, она обещала мне поцелуй!» — ликующе повторял он про себя всю дорогу. И только возле дома, зная, что мать наверняка смотрит на него из кухонного окна, постарался взять себя в руки.

Мать Михи звали Дорис, и она любила повторять: «Только на мне вся лавочка и держится!» В сущности, так оно и было. А под «всей лавочкой», кроме Михи, подразумевались еще его брат Бернд и сестра Сабина, оба старше Михи.

Сейчас Бернд служил в армии, хотя ему едва не удалось отвертеться. Штука в том, что его угораздило родиться 29 февраля. А в армии, судя по всему, считалось, что в феврале всегда и при всех обстоятельствах дней только двадцать восемь, и точка. Короче, повестку на освидетельствование Бернд не получал ни разу. И когда в газете вдруг появилось объявление: родившиеся в такие-то годы обязаны пройти медицинское освидетельствование для призыва на военную службу, Бернд поначалу решил это дело просто проигнорировать:

— Никто не вправе требовать, чтобы я каждый день читал газету! — кипятился он. — Ни одна собака меня не хватится, это дело в жизни не всплывет.

Мама Михи, госпожа Куппиш, уже тогда отличавшаяся некоторой боязливостью, только и заметила:

— Такие дела всегда всплывают.

Словом, Бернд все-таки отправился в военкомат. И выложил газету на стол призывной комиссии со словами:

— Добрый день! Вот, пришел по вашему объявлению.

Офицеры из призывной комиссии юмор Бернда не оценили и незамедлительно принялись на него орать:

— Оставить шуточки! У нас тут другие порядки. Не только в любом, но и во всяческом отношении!