Владимир Топорков - Наследство

Закончив, Неугодьев полез в карман за платком, чтобы вытереть вспотевший лоб.

– Может быть, будут вопросы к товарищу Неугодьеву? – торопливо спросил Кухаренко, но члены парткома молчали, только Мартынов, ёрзая на стуле, тянул руку, как школьник.

– У вас вопрос, Пётр Васильевич?

– Да, и можно сказать, не очень сложный. – Голос у Мартынова сел, словно от сырости, и он хрипло продолжил: – Вот мне непонятно, какой ущерб нанёс своими высказываниями товарищ Артюхин? Думаю, что его тревоги должны быть и нашими с вами тревогами.

– Позвольте, позвольте, Пётр Васильевич, – перебил Кухаренко, – мне такая постановка вопроса не нравится. Вы так, вроде походя всех нас в сторонники Артюхина записываете… Я вас правильно понял?

– Нет, неправильно. Да и не нуждается Артюхин ни в каких сторонниках, просто имеет человек собственное мнение и баста.

– Так уж и баста, – вступил в разговор ректор Рудерман. – Да я чувствую, что у нас тут не консенсус, как должно быть среди коллег, среди научных работников, а такой разнобой, что голова кругом! Конечно, человек имеет право на собственное мнение, но кто позволил тому же Артюхину охаивать систему социализма. Это уже, простите, не научный спор, а политический, ниспровержение, знаете ли, идёт полнейшее. А вы, товарищ Мартынов, не разобравшись, бросились, как грудью на амбразуру, вопросец свой с заковыркой подкидываете…

– Но имею же я право задать вопрос проверяющему? – Чувствовалось, что Мартынов теряет выдержку. Выпрямившись во весь свой далеко не баскетбольный рост, он начал рассекать кулаком воздух. – Или только его надо слушать, как проповедника с амвона?

– Я смотрю, – усмехнулся Кухаренко, – что-то ты стал у нас больно разговорчивый, товарищ Мартынов. А вот когда мы твои персональные дела обсуждали, молчал как рыба, ни звука, ни писка…

Мартынов осёкся и махнул рукой – дескать, ну и разбирайтесь как хотите.

Возникшую паузу использовал Кухаренко, попросив высказаться присутствующих на парткоме. И первым вскочил Днепров, пригладил волосы – не может этот красавчик даже сейчас удержаться от ненужного кокетства, – отвёл глаза в сторону и заговорил, торопливо глотая слова:

– Самое страшное, дорогие коллеги, что товарищ Артюхин не скрывает своих гнилых взглядов. Мне недавно рассказывали студенты-второкурсники, как у них Николай Александрович принимал экзамен. Вы думаете, он спрашивал у них про те знания, которыми они овладели, изучая курс почвоведения? Как бы не так! А недавно он в течение часа читал им лекцию, по сути дела, направленную против колхозного строя, проводил мысль, как неразумно, нерачительно относятся колхозы к земле, которую государство закрепило за ними навечно. Вот вы, говорил он, будущие технологи, должны ратовать за сохранение плодородия. Не продовольственная программа, не забота, как накормить людей, а только одна задача – сохранить землю. Во имя чего? Идея фикс Артюхина: земля – наследство для потомков. Кстати, самому лучшему студенту Василию Слепокурову, ленинскому стипендиату, он поставил тройку только за то, что тот не читал «Русский чернозём» Докучаева. Если следовать этой логике, то многим из нас надо ставить вообще двойку. У меня, например, тоже не хватило сил одолеть эту книгу, там цифры сплошные…

После Днепрова поднялась Софья Николаевна Хворостухина, член парткома, преподаватель кафедры политэкономии, и Артюхин почувствовал, как холодная тоска поползла в душу, и сразу стало так одиноко, как может быть одиноко только чахлому стеблю посреди бескрайних просторов, когда давит его к земле разгульный ветер. Эта женщина, очень похожая на кустодиевскую купчиху, в безвкусном цветастом платье, почувствовав настроение парткома, затрещала, как пулемёт, выплёскивая одно обидное слово за другим. По мнению Софьи Николаевны, Артюхин давно зазнался, всем своим поведением бросает вызов общественному мнению института, и коль он даже не удержался при таком авторитетном руководителе, каким является товарищ Безукладов, значит, далеко он зашёл, ох как далеко…

Хворостухина говорила долго и нудно, и Артюхин, сначала пытавшийся записывать суть её выступления в блокнот, вскоре понял, что дело это бесполезное. Теперь он думал лишь о том, дадут ли ему возможность выступить, потому что слишком уж чётко вся эта проработка спланирована. Интересно только, кто режиссёр – Кухаренко, а может, бери выше, сам товарищ Безукладов?

Вставали ещё несколько человек, говорили всё одно и то же, и Николай с грустью подумал: вот это и называется «монолитным единством».

Правда, в конце заседания поднялся Мищак. Его обгоревшее лицо побагровело, и он заговорил вдруг о том, что Артюхин хороший преподаватель и напрасно здесь Днепров пытается мнение одного или в крайнем случае нескольких студентов выдать за коллективное. Но Мищака уже не слушали, и даже когда встал Николай, гул не прекратился.

– Я не собираюсь оправдываться, – Артюхин старался говорить медленно и спокойно, – послушайте только, что пишет человек, всю жизнь посвятивший земле.

Он раскрыл переданные ему Бобровым записки Николая Спиридоновича Белова и начал читать:

– Земля – уникальная среда обитания, породившая человека, его «альма матер». Она же – последнее пристанище, материальная субстанция его истории и бессмертия. Лучше А. Ахматовой об этом не скажешь:

И ещё я хочу сказать… Меня здесь обвинили в преклонении перед князем Васильчиковым. Да, я действительно ссылался на его статью. Но ведь не только я уважительно к нему отношусь. Карл Маркс назвал его одним из самых значительных людей в России. Вот послушайте маленькую цитату…

Все снова загудели, и Кухаренко не выдержал, вскочил с места.

– Не надо пристёгивать к месту и не к месту цитаты, товарищ Артюхин. Они были сказаны в своё время. И вообще мы не о князе Васильчикове сейчас толкуем, а о вас.

Артюхин сглотнул сухой ком в горле, с трудом выдавил:

– Тогда мне не о чем больше говорить. Только одно могу добавить – время рассудит. Да оно уже и наказывает нас. Вы посмотрите, что происходит в сельском хозяйстве. Обширная держава, миллионы гектаров земли, а накормить себя не можем. А что же ждёт наших детей, внуков, какое наследство от нас они получат, об этом вы думали?

Артюхин сел, угрюмо скривил рот. Теперь, после того как скомкали его речь, отвергли аргументы, у него вообще пропал интерес ко всему происходящему. Будь что будет, мысленно махнул Николай рукой.

Кухаренко поднялся, одёрнул на располневшей фигуре пиджак, заговорил сначала тихо, а потом всё громче и громче.

– Нам надо, товарищи, принимать решение. Судя по прошедшему, довольно оживлённому обсуждению, мы единогласно (он сказал это словом с нажимом, подчёркнуто громко) пришли к выводу, что коммунист Артюхин в своих политических и нравственных выводах допускает антисоциалистические оценки, в преподавательской деятельности проповедует студентам чуждые нам взгляды и позиции. Вполне понятно, что такому человеку нельзя доверять полностью, и у меня есть конкретное предложение: поставить сегодня вопрос о пребывании Артюхина в партии и на занимаемой должности…