Заза Бурчуладзе - Растворимый Кафка (сборник)

Снова едем в машине Куклы. Снова дорога. Ночной Тбилиси. Вот-вот рассветет. Кукла и Месхи спереди. Месхи почти спит, глаза его сомкнуты, голова опрокинута на спинку сиденья, но вид в целом довольный. Пребывание у Жгенти не прошло для него даром – то и дело ни к селу ни к городу он выкрикивает отчаянным голосом цитаты из песен Моррисси. Не отстает от Месхи и Кукла, он пришел в себя и периодически выдает свою фирменную фразу: «Everybody dance now!» – умудряясь при этом объезжать ямы, резко выворачивая руль, хотя время от времени ямы все-таки подкатываются под колеса. Нас трясет, как в одной большой колыбели, и не как на городских улицах, а как на деревенских проселках…

Мы с Зазой рядом на заднем сиденье. Ни слова не произносим. Скромничаем? Да какое там! То, что я по своим моральным, физическим и интеллектуальным показателям не принцесса, это ok, но ведь и у него на лбу написано, что он за мозгоеб, да и не дурак к тому же. Думаю себе: и чего ты, дура, подкатываешь к этому писаке, как последняя блядюга? Думать думаю, а взгляда от него не отвожу. Чую, он это заметил, но не подает вида, с сосредоточенностью туриста вглядывается в город, будто впервые видит его.

Безлюдная улица Нуцубидзе: ямы, рытвины, кочки, – улица Кавтарадзе: своры собак на свалках, – Ваке-Сабурталинская дорога: игры теней, метанье бомжей, мельканье лунатиков и неприкаянных по мостовой, – проспект Чавчавадзе: никогда не отрывающий от себя стоп прохожих, – улица Меликишвили: мерцающие дорожные знаки, патрульные машины, желтый отблеск на куполе темного «Макдоналдса» и ярко светящаяся красная «M» над метро «Руставели», – спуск Элбакидзе: мертвый «Берлин», – мост Галактиона Табидзе: кто-то замерший и присмиревший опирается о перила, хочет то ли сигануть в воду, то ли пустить по теченью реки свои грустные думы, то ли поэт, то ли геометр… У ног его желтая собака с глубокими, прекрасными, огромными глазами… И наконец проспект Плеханова: высаживаем Месхи, – полусонный-полувозбужденный, выходя, он в последний раз бросает какую-то фразу из Моррисси, посылает нам воздушный поцелуй и не идет, а словно по воде скользит легкими стопами, плывет, как ладья, от нас к дому.

Остаемся втроем. Трое в лодке. Сидим и плывем по домам. Кукла ворчит, требует, чтоб кто-то из нас пересел вперед, не таксист же он, в конце концов. Фуфло базар! Ginger market.

Ну, теперь пилить и пилить. Я ведь где живу, в самой жопе, за Московским проспектом, в Африке. Надо ж было так район назвать. Сама я его черной дырой называю. Тут не работает ни один закон физики. Это трудно объяснить, но тонкий человек поймет меня. Intelligenti pauca. У меня дома все шиворот-навыворот. Не до такой степени, конечно, чтобы не огонь охватывал дом, а, напротив, дом охватывал огонь, или не человек выдавливал прыщ, а прыщ человека. Нет, здесь все немного по-другому… Просто мое обиталище отдалено от города не на километры, а на световые годы. Конец света, за ним – пустота, если воспользоваться соображением одного умного поэта: мечта – чертеж, отрицающий предметы. Блядь! Пардон, но в данном случае ничего другого в голову не идет. В общем, плывем в лодке, в самую жопу… точней, летим в нее. Мигом и окончательно протрезвевший Кукла впивается в руль, как пилот Формулы-1 (никакой Шумахер или Барикелло не могут сейчас с ним сравниться!), и гонит по аэропортовской трассе свой WV «Гольф» с таким остервенением, будто мы идем на взлет. Скорость, конечно, совсем не та, но стоит ли удивляться, что после хмурого Жгенти и потного Моррисси 160 km/h кажутся полетом? Мы не взлетим, это ясно. Но и цели такой не стояло. Наша цель – куда величественней и светлее.

Нас осталось трое, все молчат, и в моей голове от недосыпа вращается вязкий калейдоскоп бессмысленных картин, мозг размягчается, и на нем, как на клейменой скотине, оттискивается цифра «три», а перед взором проступает огненная тройка. И поэтому

От всех весельем я утаена,

В лучах его сиянья незаметна,

Как червячок средь шелковых пелен.

Чтобы убить время, начинаю непроизвольно считать в уме: трое в лодке… три мушкетера… сердца трех… Троица… триада… три ореха для Золушки… три танкиста и одна собака – с глубокими, прекрасными, огромными глазами… три капитана… три товарища… Третий Рим… тритон… а этот чего сюда затесался?.. треугольник… трехглавый дракон… Любопытно, однако, что сейчас поделывает больной дракон с Нуцубидзе? Наверно, уже подсунул батумцу свои соски… Бля, опять Жгенти!

– Everybody dance now! – неожиданно выкрикивает всю дорогу помалкивавший Леванико-Барикелло, да таким истошно-визгливым криком, будто у него коклюш в разгаре. Жжешь, Кукла! Вопль хоть и бредовый, а действует не хуже нашатырного спирта. Покойника на ноги поднимет.

Кукла – это уловленная и запертая в стакане молния, батарейка «Дюрасел», перпетуум-мобиле. Одним возгласом, одной дурацкой выходкой он может так вштырить, так зарядить энергией, что тут же ощутишь мощный всплеск радости между ног, в животе и в висках, да и не только.

– Если б не ты, мы были бы сейчас вроде безутешных родственников на похоронах, – уже полная сил и любви (ума не приложу, правда, на хрена они мне сейчас сдались), говорю ему, не зная, что добавить еще.

– А сейчас? – улыбается он мне из зеркала заднего обзора, как бурундук.

– А сейчас вроде как с похорон уже.

– С похорон дракона, что ли? – равнодушно спрашивает Заза, будто думает вслух, и кислым взглядом косит куда-то в сторону и вверх, рассматривает рекламные билборды вдоль трассы и отстраняется от произнесенного, будто не только ничего не говорил, но даже и не слышал. То ли он с нами, то ли его нет здесь вообще. Словом, абонент опять временно недоступен.

Мне становится его жалко и очень хочется обнять и прижать к себе. Наверняка у меня комплекс матери Терезы, хочу обласкать всякого инвалида и калеку. От Зазы, похоже, остался лишь опустошенный футляр… Кроме пыльной обочины жизни, ничего его не ждет. Известно же, что в душе человека всегда хранятся радиоактивные отходы, омертвевшие отбросы будней, и что именно эти отходы занимают все пространство его жизни, не оставляя в ней места для живого чувства, для живой мысли. А Заза вроде как набит этим мусором под завязку.

Я бы много чего еще успела обмусолить, но мы уже подъехали. Кукла так резко тормознул, что мы еще метров десять скользили с оглушительным скрежетом. Напоследок он еще раз выкрикнул свое «Everybody dance now!». Только я собралась выходить, как Заза остановил меня, ухватил сложенными пинцетом большим и указательными пальцами выпавшую ресницу, бросил ее на язык и, как я уже говорила выше, привел в движение челюсти, будто жевал плотную ядь.

– Ну как, – чуть помедлила я, – а?

– Ммм, охуительно, – отозвался он.

Читать дальше