Андрей Курков - Тонкая математика страсти (сборник)

Но, как назло, тяжелые многослойные воспоминания опускались передо мной, и не было в этих воспоминаниях ничего хорошего, ничего радостного.

Промелькнуло еще одно поле битвы, виденное мною на Ближнем Востоке. Память навязывала мне сравнения.

На том поле среди десятков убитых мы искали по фотографии одного человека. Я не знаю, зачем палестинцам так нужен был его труп.

И еще я только что заметил, что постоянно в моем сознании, в воспоминаниях, я сам фигурирую как часть какого-то «мы». Но ведь не был я никогда добровольно такой частью. Я всегда хотел оставаться единицей.

А над полем уже кружилось несколько больших птиц. И три танка, тужась, резали землю.

«Может быть, они правы», – подумал я и пошел в ту сторону, где, по моим расчетам, должно было садиться солнце.

Стало жарко и, открыв глаза, я сразу сощурил их, а потом, приложив ладонь козырьком, осмотрелся.

Набережная, проснувшаяся раньше меня, ожившая от мельтешения разноцветных одежд, текла, звучала, смеялась, заглушала примолкшее море.

Что-то изменилось. Вместо спортивных костюмов на многих молодых людях были обычные парусиновые брюки, джинсы, тенниски. Может, я проснулся в другом сне, в другом городе?!

– Братишка! – донесся до моих ушей знакомый голос, и тут же рядом на скамейку опустился Айвен. – А я думаю, куда ты пропал?! Тут такие новости! Либерализация правил поведения!

– В смысле спортивных костюмов?! – спросил я.

– Ага! Так что иди переодевайся! У тебя есть во что?

– Кажется, нет, – ответил я, припоминая.

– Ну пойдем, я тебе подарю! – Айвен вскочил и буквально осветил меня улыбкой.

Уже в гостиничном номере, разложив свои вещи на кровати, мой сосед, поразмыслив недолго, вручил мне вельветовые брюки и футболку с символикой Московской Олимпиады.

Я переоделся и действительно почувствовал себя несколько свободнее. Дело в том, что спортивная форма, как ни крути, все-таки остается формой, чем-то обязательным к ношению, а обычные брюки, пусть они даже на два размера больше и поэтому затянуты ремнем, освобождают не только тело. Поблагодарив Айвена, я поинтересовался причинами либерализации.

– Это очень просто, – Айвен отвлекся от укладывания своих вещей в сумку. – Сюда собирается Генеральный секретарь ООН, а к приездам генеральных секретарей всегда все улучшают, подкрашивают, добавляют демократии… Это не значит, что после его отъезда нас снова не заставят выглядеть спортсменами!

– Не думаю! – Я не разделял опасений Айвена. – Здесь все-таки не совсем обычное место…

С последней моей мыслью Айвен согласился, и на этом наш разговор окончился.

Я вновь спускался к морю и чувствовал себя другим человеком. Просто невероятно, сколько ступеней у ощущения свободы! Приехав в этот город, я считал себя самым счастливым человеком, но из-за какой-то мелочи, из-за каких-то брюк и футболки с блеклым рисунком и невразумительной кириллицей, неожиданно понял, что стал я еще счастливее! А ведь для меня уже несколько лет слова СЧАСТЬЕ и СВОБОДА означали одно и то же.

Солнце то пряталось за туманной пленкой полупрозрачных облаков, то выглядывало и наблюдало за тихой и медленной жизнью этого города, который я так хотел назвать своим, или по крайней мере – нашим. Но, будучи реалистом, я понимал, что любой ограниченный срок когда-нибудь истекает, и постучит однажды в дверь моей комнаты вежливый портье, зайдет, поздоровается и скажет, что внизу меня ждет машина, а также все мое военное обмундирование, бережно хранившееся в камере хранения на протяжении всего отпуска.

Вниз проехал джип, перекрашенный из хаки в грязно-голубой цвет. За рулем сидел парень в панаме.

Я позавидовал ему. Мне тоже захотелось прокатиться на таком джипе по набережной. И чтобы слева от меня сидела девушка с черными как смоль волосами, а за спиной лаяла ее собачонка.

Дойдя до кафе, в котором я впервые услышал генерала Казмо и увидел первую забавно-симпатичную девушку, прозванную мной «балериной» за свою кокетливо-быструю походку, я зашел внутрь и присел за тот же столик лицом к улице. Между мной и улицей была лишь стеклянная стенка. «Кто так хорошо моет стекла?» – подумал я, удивившись прозрачности стенки и доступности улицы моим глазам.

– Не желаете ли чего-нибудь? – пропел из-за спины знакомый голосок.

Я мог не оборачиваться – это была она. И тут же я понял, что в тот раз обратил внимание лишь на ее походку, а теперь, как результат, не мог вспомнить ни лица, ни глаз. Я обернулся.

Мягкий овал прелестного личика, зеленые глаза, русые волосы. В музеях такие лица смотрят на людей с древних камей. Это словно знак вечности. Какой ужасной ни была бы эпоха, всегда появляются эти зеленые глаза, и когда ты в них смотришь – не возникает больше тяжелых раздумий и переживаний об очередной пропасти, вырытой для себя безумным человечеством.

– Может быть, кофе и взбитые сливки? – чуть растерянно предложила она, не дождавшись моего ответа.

– Может… – повторил я, все еще думая о ее глазах.

А потом, спохватившись, чтобы не дать ей так быстро уйти, я продолжил:

– Может… два кофе и сливки для двоих…

– Хорошо, – она кивнула.

Тишина этого кафе дала мне возможность вслушаться в звук ее шагов. Тишина была магической. В ней ощущалась такая скрытая сила, что, будь мой стул без спинки, я бы мог спокойно откинуться назад и прильнуть спиной к этой тишине.

Ее шаги донеслись до моего слуха и я, не оборачиваясь, чувствовал ее приближение, пока она не остановилась сбоку от меня, опуская на стол две чашечки кофе и два широких бокала со взбитыми сливками.

Я отодвинул одну чашечку и бокал чуть в сторону. Я хотел, чтобы она присела.

– Вы кого-то ждете? – спросила «балерина».

Я чуть было не сказал «вас». Это было бы до крайности глупо и банально.

– Да, – ответил я. – Но мне кажется, что мой друг опаздывает. Может быть, вы пока посидите со мной? Мне очень одиноко.

Она охотно опустилась на стул.

– В этом городе все себя чувствуют одиноко, – сказала она.

– Пожалуйста, пейте кофе! – предложил я.

– Хорошо, – произнесла она, и я заметил, что голос ее изменился, как только она присела за стол. – А когда придет ваш друг, вы закажете официантке еще одну чашечку…

– Да, – согласился я.

«Балерина» улыбнулась. И даже улыбка в этот момент у нее была другая.

– У вас, должно быть, очень необычное имя? – обратился я к ней.

Ее взгляд коснулся моих глаз. Сразу показалось, что в кафе стало жарко.

– Нет, – сказала она. – Совсем обычное – Ирина.

– Русское?!

– Нет, – она покачала головой. – Имя не может принадлежать одной нации.

Интересно, а я всегда полагал, что лишь очень умные мужчины и самые красивые женщины являются достоянием всего человечества, а не какой-либо нации. Может, действительно красивые имена тоже входят в этот список?