Иосиф Герасимов - Вне закона

Именно после этого разговора случилось скверное. Вечер был по-осеннему хорош, на старом дворовом тополе, изрезанном перочинными ножами, а может, и финками, корявом, подкрашенном белым у комля, еще держались желтые листья, и пахло от этого тополя веселым банным духом. У Арона не было никакой цели, просто захотелось прошвырнуться, может, наткнется на какую-нибудь бойкую деваху-соседку, сбегает в кино, а если повезет, то и поприжмет где-нибудь, девчонок нынче перебор, поглядывают они на хорошего мужика с жадностью.

Он вышел к тополю, но еще не решил, куда ему двигаться — направо или налево, как услышал у доминошного столика голоса. Их было трое: Чугун, живущий в полуподвале флигелька, коренастый, с широкой грудью и длинными, как у гориллы, волосатыми руками; он ходил в добротной суконной гимнастерке, на которую навинчен был орден Красной Звезды с отбитой эмалью на одном конце, а двое других — незнакомцы. Чугун старше Арона года на четыре, воевал, пока был на фронте, у него умерла мать. О нем ходили дурные слухи, что он связан с блатными, хотя до войны был тихим работящим парнем, трудился шофером, читал запоем. Он и к Арону ходил за книгами, тот давал ему их из отцовской библиотеки.

Они сидели за столом, пили из граненых стаканов водку, порожняя бутылка стояла на земле; закусывали мокрой колбасой. Чугун накалывал ее на кончик финки и аккуратно отправлял в рот; говорили негромко. У Чугуна были злые темные глаза, выглядывающие из-под лохматых бровей, он был молчалив, и Арон не очень-то верил, что этот парень связан с блатными, хотя пришлось наблюдать, как несколько раз к их двору подкатывало такси и Чугун выводил из него богато одетую девку, держа в руке солидный пакет с бутылками и едой; во всяком случае, деньги у него водились, и, может быть, немалые, но их ведь можно зашибить на какой-нибудь халтуре.

Незнакомых ребят рядом с Чугуном видел Арон впервые, один чернявый, в кожаной затертой пилотской куртке, другой в синем плаще, худой, длинный; они сразу не понравились Арону. Он даже подумал: не зря же они пьют во дворе, Чугун не потащил их к себе в полуподвал, он и поглядывал-то на них высокомерно. Надо было, конечно, идти в другую сторону, чтобы не мешать, но ведь не удержишь себя, когда ноги несут именно к этой компашке. Он кивнул Чугуну и хотел двинуться дальше, как худощавый, в синем плаще, скривил тонкие губы и хмыкнул:

— А что, Чугун, у тебя тут абрамчики живут?

Чугун в это время невозмутимо отправлял в рот кубик колбасы, приподняв хорошую, из дорогой стали финку.

Арон и подумать как следует не успел, действия его опередили мысль, и он прямым ударом влепил сразу по тонким губам, и от этого неожиданного удара парень в плаще слетел со скамьи, да так, что перевернулся через голову и очутился у комля тополя.

Второй, в кожанке, оказался сообразительней, он умело, как клешней, ухватил рукой запястье Арона и, наверное, успел бы нанести удар, но Арон вцепился в его лохматые волосы и тут же, приподняв колено, ударил им парня в лицо — приему этому когда-то обучил Арона не кто иной, как Чугун. Краем глаза Арон успел заметить, что сидящий у комля худощавый вынул из кармана финку, и тут же прозвучал негромкий, но властный голос Чугуна:

— Тихо! И не шевелись, — и кивнул Арону: — Топай дальше, и быстрей.

Все это заняло две-три минуты, не более. Только когда Арон окунулся в вечернюю толпу, густо текущую по тротуару, по телу пробежала нервная дрожь. Драк он не боялся с детства, все с ним случалось, натыкался и на взрослых с костылями мужиков, заходившихся в нервной истерике, — что с них возьмешь, с контуженых, чаще всего он от них увертывался, однако хорошо усвоил уличный закон: обидели — не препирайся, бей первым, иначе — хана. Так он сейчас и поступил… Ему надо было как-то прийти в себя, и он нырнул в душную шашлычную, где пахло горелым мясом; у правого окошка торговали бочковым пивом, торговала тетя Валя, пузатая баба, соседка по двору, мать троих ребятишек; завидев Арона, хмыкнула:

— Что такой бледный? Дрался?

Он ей не ответил, а она уж протягивала ему кружку с пенистым пивом, очередь мужиков заворчала, но он отвернулся от нее, подошел к стойке, сделанной вдоль стены, жадно стал пить. В шашлычной гудели, спорили, но он не вслушивался в голоса, он думал: как странно сошлось — только что мать говорила, чтобы он поостерегся, в Москве неладно, он ей не поверил, но стоило выйти в свой двор, и он тут же наткнулся на обиду. Черт возьми, почему его принимают за еврея? Ну хорошо, у него кривой нос, кучерявые волосы, и только… Такие лица довольно часто встречаются. Да что, все с ума вокруг посходили? Раньше-то этого не было. Ну хорошо, даже если евреи в чем-то провинились, то он… Бред!

Пиво было свежим, и он, глядя на стену, окрашенную в синий цвет, на которой тонким лезвием было выскоблено ругательное слово, неторопливо тянул из кружки. У него хорошо работали мозги, ему говорили об этом в институте и на заводе, он держал в уме всю таблицу Менделеева, мог без бумаги решить сложное уравнение. Он много что мог, и потому Махт, когда получал задание от Эвера, а то и от самого Палия, бежал прежде к Арону, тащил к себе в каморку, тяжко дыша, так что его волосатая грудь в распахе спецовки колыхалась, весело щурил глаза, говорил:

— Давай, малый, шевельнем мозгой.

Потом он уже звал к себе и других инженеров, но начинал с Арона, хотя тот был всего лишь мастер, а задачки бывали иногда будь здоров какие. Чтобы сварить такое месиво, какое требовали от них, может, нужно было и не один годик посидеть, а тут все по-быстрому, да в малых экспериментальных печах иногда этого месива и нужно-то было всего ничего — граммы, а возни с ним…

— Они там колдуют, они — наука, — ворчал Махт, — а мы повара… Черт знает, что они там делают. Если бомбу, то из такой стали и горшка ночного не отштампуешь. Лучше делать под себя в супницу… Ну, мастера, мы все равно заказная бандероль с сургучной печатью на заднице. Потому и «почтовый ящик». Шевелите мозгами, за это вам хорошую копейку платят.

Конечно, работать в «почтовом ящике» было престижно: и столовые — первый сорт, даже есть ночные, можно и пивка выпить, а в инженерном буфете, если очень захочешь, — коньяку, никто не мешал. Но и охрана — пока до рабочего места доберешься, пять постов пройдешь, а над чем мараковали в лабораториях, никто не знал, да и они на заводе свои сплавы называли «изделиями», и те шли под номерами. А вообще работать было интересно, хотя люди молчаливы — слесари, сталевары, подсобники; принимали сюда тяжело, надо было не одну анкету заполнить, и в отделе кадров предупреждали: болтливым отсюда одна дорога, и вовсе не домой. Могли не предупреждать, и так все знали: прав здесь не покачаешь, с начальником не поспоришь, нужны твои мозги и руки, а если оступишься — пеняй на себя. Все по делу, перерыв на обед, политчас, чтобы знал, в какую эпоху проживаешь, и все.