Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

«Нельзя идти вниз. Вниз нельзя», — твердил про себя наш герой.

Бородач больше не встречался, и по этому признаку Пирошников понял, что круги лестницы становятся все шире, а возможно, она уже начинает раскручиваться и распрямляться. Это придало ему сил, он стиснул зубы и так, сквозь зубы, запел с остервенением тот же марш «Нам нет преград», который очень подходил к случаю. Толик поспевал за ним, высоко поднимая коленки, но дышал тяжко и жалобно выглядывал из-под капюшона. Пирошников взял его в охапку и прижал к груди, продолжая движение. Толик обхватил его за шею меховыми рукавами, концы которых повисли за спиною Пирошникова, и лицо его оказалось совсем близко с глазами Владимира. Пирошников заставил себя улыбнуться, чувствуя, что силы уже на исходе, и прошептал Толику на ухо:

— Ничего, малыш! Ничего…

И тут он увидел наконец, что стоит на площадке перед последним и коротким пролетом, заканчивающимся голубой дверью, у которой он уже был однажды, но на этот раз открытой. Наш герой собрал все силы и, пошатываясь, медленно одолел пролет.

Он не спеша, сдерживая умное дыхание, поставил Толика за высокий порог двери, а потом шагнул к мальчику, снова, как при побеге через окно и черный ход, покидая пространство, ограниченное лестницей и квартирой. За голубой дверью был чердак. В темноту уходили бревенчатые треугольники стропил, почерневшие от времени; пол, усыпанный толстым слоем золы, проминался под ногами, а по нему была проложена тропка из узких качающихся досок. Пирошников пошел по ней, подталкивая впереди себя Толика и не веря еще, что удастся выбраться на волю. Нервы его были напряжены, поскольку, неровен час, ожидали какого-нибудь очередного фокуса. Собственно, можно было рассчитывать попасть лишь на крышу, но и это устраивало нашего героя. Пускай хоть на крышу! Пускай хоть таким способом будет сломлена лестница! Атам посмотрим…

Где-то в глубине показалось светлое пятно, и Пирошников сообразил, что оно должно происходить от чердачного окна. И действительно, тропка без всяких приключений привела наших героев к четырем деревянным ступенькам, поднимающимся к распахнутым створкам этого самого окошка, расположенного, как обычно, в торце треугольного выступа над крышей.

— Погоди, Толик, — сказал Пирошников, обходя мальчика. — Тебе туда не нужно. Я сейчас…

И он без лишней спешки, на взгляд довольно спокойно, поднялся по ступенькам и, держась руками за перекладину над окошком, просунул в него сначала ноги, а потом и вылез на крышу полностью. Толик тоже взошел на вторую ступеньку и высунул нос на воздух, следя за молодым человеком.

Пирошников осторожно выпрямился на чрезвычайно покатой поверхности крыши, покрытой слежавшимся в лед зернистым и грязным снегом, и первым делом взглянул в небо. День был великолепный. Солнце сияло высоко, облизывая снежные крыши домов теплыми своими лучами, отчего те блестели, как леденцы, и обрастали сосульками у карнизов. Везде были крыши, крыши, крыши — самые разнообразные: плоские и островерхие, с трубами и без, расположенные на разных уровнях и точно составляющие вместе танцующую рыбью чешую, где каждая чешуйка повернута под углом к соседней и переливается на солнце.

Нашему герою показалось, что по этим крышам можно уйти хоть на край света — так тесно они примыкали друг к другу, скрывая узкие пропасти улиц. Лишь одна пропасть лежала открытой в трех метрах от Пирошникова. Это была улица, которую он уже хорошо изучил, наблюдая из окон квартиры. Там, внизу, на проезжей части виднелась коротенькая фигура дворничихи тети Мани, которая стояла, задравши голову, и следила за происходящим на крыше. Тротуар возле дома был обнесен веревкой с навитыми на ней красными тряпочками, что указывало на опасность. И действительно, взглянув вправо, наш герой увидел воткнутый в снег железный лом в двух шагах от себя, а подальше двух рабочих, обвязанных веревками вокруг пояса, которые, стоя над пропастью, сбивали ледяные наросты сосулек с карниза. Сосульки отрывались и проваливались за кромку крыши, а потом снизу доносился звонкий взрыв.

Пирошников оглянулся на Толика и засмеялся, счастливый.

— Мы вышли, малыш! — крикнул он.

Оторвавшись от окна, он шагнул к железному лому и вырвал его из снега. Город лежал перед ним, показывая свои красоты: выпирал в дымке купол Исаакия, точно самовар; тянулись к небу золоченые шпили; вдалеке был виден клочок набережной с седыми от инея фасадами домов. Пирошников размахнулся и с силою всадил лом в ледяную корку. Броня треснула, и Владимир, поддев льдину ломом, вывернул ее вбок и толкнул. Глыба покатилась по скату и ухнула за карниз. Пирошников даже удивился — настолько приятна ему была эта победа. Он ударил еще, и новая льдина взорвалась далеко внизу.

— Володя, Володя!

Пирошников оглянулся. Кричала Наденька, высунувшаяся из чердачного окна и прижимавшая к своему заплаканному и смеющемуся лицу головку Толика. Молодой человек засмеялся от радости, хотел что-то крикнуть, взмахнул победно ломом над головой, но вдруг нога его скользнула по льду, он дернулся, теряя равновесие, и упал на твердый крупчатый лед. Лом вырвался из руки и рыбкой юркнул вниз, а через мгновенье зазвенел страшным звоном на асфальте. Пирошников расставил руки и почувствовал, что неудержимо сползает книзу. Он глядел на Наденьку и не мог вымолвить ни слова, а она, окаменев, спрятала лицо Толика у себя на груди, крепко сжимая пальцами его голову.

Ногти Пирошникова царапали лед, а ноги пытались найти опору, но безуспешно. Движение ускорялось! Сердце бешено и грубо стучало изнутри по ребрам, прижатым ко льду. Пирошников вдруг увидел циферблат, по которому медленными прыжками передвигалась секундная стрелка. Он уже готов был закрыть глаза и расслабить тело, но тут Наденька наконец крикнула каким-то птичьим призывным криком:

— Держись!

Пирошников уткнулся лицом в лед, стараясь хоть зубами уцепиться за что-нибудь. Рот его наполнился острыми осколками льда, которые мгновенно таяли и смешивались с соленой кровью, сочащейся из губ. Лед царапал ладони и грудь, вонзаясь в тело сквозь рубашку. Пирошников вздрогнул всем телом и напрягся, ощутив себя в это мгновение монолитным куском гранита, и тут носок его ботинка, уже провалившийся было за кромку, но усилием воли возвращенный назад, уперся во что-то твердое, но непрочное и прогибающееся. Это был проржавевший край водосточного желоба, закованный в лед и выступающий над ним на какие-нибудь два сантиметра. Пирошников услыхал, как начинает крошиться ветхая ржавчина под тяжестью его тела, которое замерло на краю крыши в странной, нелепой позе; он услышал незнакомые голоса снизу, которые кричали: «Держись!» — и, приподняв голову, увидел, как Наденька с Толиком бегут по длинной песчаной отмели, покрытой серебрящейся водой, а из-под ног у них вырываются веером миллионы сверкающих чистых капель.