Джамал Садеки - Снег, собаки и вороны

Жена Баба и впрямь была приветливой и обходительной, она всегда шутила с покупателями, и ее веселый голос так и звенел в лавке. Лишь иногда, когда она выходила и становилась к прилавку рядом с Баба, я замечал, что глаза у нее заплаканы. И хотя она улыбалась вам, глаза смотрели куда-то мимо вас, в конец улицы, словно она ждала кого-то.

Когда Баба уезжал в столицу за товаром и продовольствием, лавка сразу же закрывалась и жена исчезала. Она говорила, что уезжает повидать своих подруг с фабрики. Баба об этом не знал. Ему и в голову не приходило спросить, почему в его отсутствие лавка не дает прибыли. Ни тени сомнения не закрадывалось в его простое сердце.

Но однажды… однажды случилось то, в чем он раскаивался всю жизнь…

…На пустынных улицах мел снег, меня занесло, как белого медведя, пока я добежал до лавки Баба. По дороге я остановился только раз, возле вакуфного абамбара. С ужасом заглянул я в его темное, глубокое жерло. Летом мы ходили сюда за холодной, как лед, водой. Вниз, к отверстию, вела узкая крутая лестница, ступенек сорок-пятьдесят. От грязи на ней всегда было скользко, а зимой, при дожде и снеге, ходить по ней было просто опасно. Стоило чуть оступиться — и конец. Прошлым летом из абамбара вытащили тело Хасан-ага, плотника. Незадолго перед тем он куда-то исчез. Так и не узнали люди, случайно свалился он туда или столкнул кто…

Дверь в лавку была приотворена. Я заглянул. Из задней комнатки, где жили Баба с женой, просачивался слабый свет, слышно было, как стонет женщина. Я вошел. Вот опять стоны, уже послабее, будто ветер доносит: «А-а-а-ах… а-а-ах…»

Я сделал несколько шагов, как вдруг раздался страшный вопль. Я вздрогнул и остановился. Потом я услышал умоляющий голос соседки, Афат-ханум:

— Колсум-ханум… Осторожней, не погубите ее…

Колсум-ханум — это старуха, которая обычно принимала роды в нашем предместье.

И опять послышался голос соседки, теперь уже злой, ожесточенный:

— Ах негодяй, бессовестный! За что ты изувечил ее? Чем она виновата?.. За что?..

— Успокойся, Афат, — вступилась матушка.

Я прошел через лавку и стал у двери в комнату. Отсюда, из темноты, мне было хорошо видно все, что творилось внутри.

В комнате горела керосиновая лампа, освещая желтым светом царивший там беспорядок. Все перевернуто вверх дном. Корси валяется в стороне, жаровня у самых ног жены Баба, которая не то сидела, не то лежала. Голова ее покоилась на коленях у матушки, лица было не разглядеть, только стоны слышались, так что вначале мне даже показалось, что это плачет, склонившись, моя матушка. Жена Баба снизу до пояса была обнажена, тело ее приподнято, и в воздухе судорожно вздрагивали и скрещивались ноги. Матушка, наклонясь к ее уху, читала молитву и с тревогой наблюдала за действиями Колсум-ханум.

Старуха сидела на коленях у ног женщины, низко наклонив голову и равномерно двигая руками.

Афат-ханум, соседка, стоя у стены, торопливо читала Коран. Пробегая главу за главой, она временами отрывалась от книги и с тревогой всматривалась в лицо жены Баба.

А сам Баба сидел неподвижно, отвернувшись к стене, голова его свисала на грудь, словно ему переломили шею. На ковре я заметил темные, спутанные пряди волос. Что мне делать? Как быть? Позвать матушку — не хватало духу. Как она выйдет ко мне? Разве можно снять с колен голову жены Баба, прервать то, что делала старуха? А если они узнают, что я тут стою и все вижу? Ведь недаром Хадж-ага сказал: «В комнату не входи! Вызови матушку».

«Позвать или нет?» — думал я. Жена Баба снова громко застонала. И меня вдруг обуял дикий страх. «Не дай бог… если…» — пронеслось в голове.

Я будто очнулся и позвал матушку. Она вышла ко мне ошеломленная, с удивлением посмотрела на меня и спросила сурово:

— Что случилось? Что тебе нужно? Кто тебе велел прийти сюда?

— Хадж-ага сказал…

— Сам не знает, что делает… Живо иди обратно, домой.

— Хадж-ага сказал, может…

— Что?

— Он сказал, везите ее скорее к доктору… в больницу… мало ли что может случиться.

— К доктору, в больницу? — повторила она, застыла на мгновение с открытым ртом, потом, сверкнув глазами, скрылась в комнате. Оттуда послышался голос Афат-ханум:

— Ради бога, скорее… Надо отвезти ее куда-нибудь.

Старуха закричала:

— Везите, везите куда хотите! Посреди ночи, в такую бурю! Вы что, совсем голову потеряли?!

Теперь закричала Афат-ханум, соседка:

— Что ж, нам сидеть так, сложа руки, и на бога надеяться?!

— Да, посыплем голову свою прахом… Может… — сказала матушка.

Ее тут же прервал умоляющий голос Афат-ханум:

— Давайте скорей… скорей, а то…

И опять заговорила старуха:

— Я вижу, мне тут делать нечего. Пойду… Зря я и приходила…

— Ты что это говоришь, а? Ах ты старая собака!.. — прикрикнула на нее Афат-ханум.

— Успокойся, Афат… — вмешалась матушка, становясь между ними.

Старуха отступила, Афат-ханум произнесла, заикаясь:

— У меня сил никаких нет… Что делать? Что?

Баба повернул голову и вперил в них бессмысленный взгляд.

— Что ты сидишь, уставившись на нас, как осел на кузнеца?! Подымайся, ты, мужчина… Решайся на что-нибудь! — накинулась на него Афат-ханум. — Будь ты проклят… Он и сам не понимает, что сделал… Я хотела, думала смогу… помочь… — задыхаясь и плача, говорила она.

Мать взяла ее за плечи:

— Афат, милая, успокойся… Лучше подумаем, что делать…

Афат-ханум жила в нашем предместье не так давно и не все еще знала.

Баба взвалил жену на спину. Старуха тоже заторопилась:

— Чего ж, теперь… пойду домой… Мое дело сторона…

— Иди, иди себе на здоровье, до свидания, — перебила ее матушка каким-то сдавленным, дрожащим голосом.

Старуха мгновенно исчезла.

— Ах, проклятая собака, прибери тебя господь, — пробормотала Афат.

— Ладно, пусть идет… Что нам-то делать? Мы-то зачем связались с этой дурой, прах нам на голову? — заметила матушка.

— Она знает, что натворила, вон как улепетывает…

Мы вышли из лавки. Баба нес жену, за ним шли матушка и мы. Вдруг жена Баба начала шумно дышать. Воздух вырывался из ее рта с клокотанием и шумом, как будто в мешке пересыпался песок.

Всхлипывая, запричитала Афат-ханум:

— Подлый ты, жестокий… И чем она виновата, бедная? За что так обошелся с ней? Именем Дорогой Зохры [8] Дорогая Зохра (азизе Зохра) — почитаемая шиитами дочь пророка Мухаммада — Фатима. заклинаю, чтоб тебе ноги переломало, чтоб тебя машиной переехало…

Матушка молчала, крепко стиснув губы, будто она решила вовсе не открывать рта.

Мы сделали всего несколько шагов, а Афат опять запричитала:

— Остановитесь на минуту… ради всех святых…

Она забежала к себе в дом и выскочила оттуда раздетая, держа в руках свое новое теплое пальто. В расстегнутой сорочке, с непокрытой головой, догоняла она нас, двигаясь невероятно быстро. Она подбежала, накинула пальто на жену Баба, сверху потуже обмотала ее шалью и опять заголосила. Я так и не понял, плачет она, угрожает или просит.