Елена Колина - Наука о небесных кренделях

«…Я шучу, чтобы тебя развлечь, но он-то всерьез. И после этого ты хочешь, чтобы я с ним общался?!

…Молчи, я знаю, что ты скажешь: важны не политические убеждения, а то, что он выходил из твоего дома в двух куртках… мы разных мнений, но одной крови, мы больше одинаковые, чем разные… и так далее… и преданность… и дружба… и не надо любить справедливость больше брата – откуда-то всплыла эта цитата, не помню…

…Ну а теперь обсудим мои фрустрации.

…Я обязательно сниму кино. Такое, которое я сам хочу. Если хочешь сделать то, что тебе кажется в тренде, если говоришь себе “я сниму то, что сейчас нужно”, это залог неуспеха… Если говоришь себе просто “я хочу это сделать, и мне наплевать, что это никому не нужно, кроме меня”, то это обязательно еще кому-то нужно, кроме тебя самого…»

Заглянула медсестра: «Я вас всегда смотрю, и мама с папой вас всегда смотрят, но меня из-за вас с работы выгонят… вы же сказали, на минутку».

Андрей, по дороге на работу, с трехлитровой банкой варенья. Тетя Катя подарила ему клубничное варенье «на возвращение домой». Он положил банку в машину, и вот – не нужно ли мне в больнице немного варенья?

…– Здесь есть вайфай? Давай тебе билет в Тель-Авив купим? Когда тебя выпишут, съездишь к Вике на день рождения.

Почему он вспомнил про Викин день рождения? В прошлом году Андрей забыл мой день рождения, я не напомнила, хотела проверить, забудет или нет, – забыл! Он не помнит мой день рождения, не замечает, как я одета, он до сих пор не заметил мою новую ярко-золотую прядь для радости жизни (как будто у него гарем, и как тут углядишь, кто сделал себе какую прядь!).

– Почему сейчас, после всего?…

– Ты не думаешь, что твоя подруга может умереть?

– Нет, – мгновенно, не задумываясь, сказала я.

Когда я летела к Вике, я хотела РАССКАЗАТЬ, я так хотела рассказать, как будто выбить пробку из бутылки (что страшней, кафкианское зло или Голова Гудвина, на какой тонкой ниточке висит перемена участи, и как все это было – нечестно), я хотела спросить Вику «Разве так бывает?!», мне некому задавать детские метафизические вопросы, кроме Вики, потому что все в мире говорят с нами на разных языках. Но мы не говорили об этом, ни слова о кафкианском зле и прочем.

Вика говорила: может быть, на свете есть люди, которым она может помочь, она хочет помогать детям, и может быть, можно придумать что-то, что она сможет делать из дома. Вика такая маленькая, что я могу покачать ее на руках.

Вика говорила, как много дала ей жизнь: маму с папой, моих маму с папой, нас, и гулятьпоневскому, и прекрасную взрослую жизнь, и Баха, и Чехова, и писать детские книги.

Вика говорила: какое счастье, что она пишет детские книги, у детских книг может быть только хороший финал.

Вика рассказала мне чудесную сказку: у Иосифа было пальтишко, а в нем полно дырок, когда оно износилось, он сделал из него куртку, из куртки жилетку, затем галстук, затем носовой платок, ну, а когда совсем ничего не осталось, износилось до ниточки, сел за стол и написал об этом книжку.

Вика говорила: если на мгновенье прикрыть глаза и представить, что один в вечности, то у человека по-настоящему есть только детство.

Вика говорила, как хорошо, что можно никогда не взрослеть, и все видеть в первый раз, и всему удивляться. И если бы можно было приписать, что Мура полюбила чужие зубы, то и сказке был бы конец.

Вика говорила, как любит Тэффи (Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов у края холодного мертвого глетчера крошечный бархатистый цветок – эдельвейс. Он один живет в этом царстве ледяной смерти. Он говорит: «Не верь тому страшному, что окружает нас с тобой. Смотри – я живу»), говорила, какую хочет написать книгу и как мы любим Питер.