Манфред Грегор - Мост

Внизу плескалась вода. Река трудилась. Без устали. Она несла песок и камни. После больших дождей она разливалась могучим потоком, а в засушливые летние месяцы струилась маленьким ручейком. Тогда ее, можно было легко перейти вброд. Мальчики писали как-то сочинение на тему «Река — символ нашего города». Карл Хорбер ухитрился заработать высший балл. Он очень образно написал про реку, про зеленую воду и сочные луга, раскинувшиеся по ее берегам.

Шольтен же получил неуд. «Не на тему», — стояло на его сочинении. Он заставил реку говорить, словно она человек, но убедился, что это не каждому по вкусу!

Среди ночи, когда все они сидели на восточном конце моста, с запада потянулись колонны. Теперь они двигались непрерывным потоком. Автомашины, конные упряжки, орудия, изредка танки. И среди всего этого люди, грязные, изможденные, обессилевшие, с осунувшимися серыми лицами, заросшими щетиной: они шли и шли, повесив головы, будто кто-то сидел у них на плечах и без устали погонял хлыстом. Порой кто-нибудь из колонны говорил сгрудившимся на мосту мальчикам:

— Чего вы еще ждете? Бегите, пока не поздно.

Тогда ребята, смущенно отворачивались и смотрели в воду, а унтер-офицер Хейльман ругал себя на чем свет, стоит за то, что ему так ничего и не приходило в голову.

Начало потихоньку накрапывать. Мальчики вытащили из рюкзаков плащ-палатки и зябко укутались в негнущуюся, жесткую материю. Мимо них проходила колонна за колонной, и с каждой минутой ребята все острее чувствовали, что впереди самое значительное событие в их жизни. И тут им стало страшно.

Ни один из них не сказал бы об этом вслух. Ни один. Но это было так.

Они закурили. У Хейльмана были сигареты, и он великодушно угощал всех. Зажав мундштуки в зубах, они онемевшими руками зажигали спички и жадно, торопливо затягивались. Альберт Мутц закашлялся. Он всегда кашлял, когда курил. Остальные уже давно привыкли к сигаретам.

К концу ночи людской поток немного схлынул и на какую-то минуту иссяк. Потом опять появились машины, а в них под мокрым брезентом смертельно усталые пехотинцы. И так без конца. Машины — затишье, машины — затишье.

И вдруг движение прекратилось. Стало страшно и жутко. Только что здесь проходили машины, тащились повозки, люди. А теперь на мосту остались только семеро ребят со своим унтером. А тот все думал и думал.

Он даже обрадовался, когда на мост со стороны старого города въехала машина и, скрипнув тормозами, остановилась у маленькой группы. Хейльман шагнул вперед, готовый дружески заговорить с каким-нибудь шофером, и остолбенел. Тот, кто сидел в глубине машины, а сейчас молодцевато спрыгнул на мостовую, был ни много ни мало, как генерал собственной персоной.

— Охраняем мост, унтер-офицер Хейльман и семь рядовых, — доложил Хейльман. Ничего умнее он придумать не мог.

Но генерал, очевидно, не придавал большого значения формальностям. Он даже не взглянул на семерых ребят — они приплелись сюда, укутанные в свои нескладные плащ-палатки, — и заговорил с Хейльманом тихо, но внушительно.

Ребята слышали только ответы унтера.

— Так точно, господин генерал!..

— Никак нет, господин генерал!..

— Будет исполнено, господин генерал!..

Потом генерал заговорил громче, чтобы слышали все.

— Мост надо удержать во что бы то ни стало! Во что бы то ни стало! Понятно? Я надеюсь на вас. Вы получите подкрепление!

После этого генерал уехал так же неожиданно, как и появился.

На какое-то мгновение Хейльману показалось, что все это ему снится. Но Юрген Борхарт вернул его к суровой действительности:

— Это в самом деле был генерал, господин унтер-офицер?

— Да, в самом деле, мой мальчик! — сказал Хейльман и выругался длинно, грубо, зло. Он был взбешен.

Ругань не принесла облегчения. «Хотел бы я знать, как выглядит это самое подкрепление! Хотел бы я знать!»

Долго ждать ему не пришлось. Появился грузовик. Он въехал на мост с той же стороны, что и генеральский «джип», из него высыпалось с десяток нескладных фигур в защитной форме. Хейльман подошел к ним, чтобы получше разглядеть этих солдат.

— Господи! Что за старые чучела! — только и выговорил он.

Подкрепление состояло из десяти стариков. Каждому под шестьдесят, если не больше. Должно быть, их забрали в последнюю минуту, прямо из дома, вытащили из-за обеденного стола. И форму они надели только-только. Но что из этого? Мундиры-то уже видали виды, были прострелены, залатаны.

Те, кто носил их когда-то, давно в земле, где-нибудь во Франции или России. С них, изувеченных, продырявленных пулями, перед тем как положить на операционный стол, стаскивали мундиры. Они еще послужат!

Десять стариков получили такой же приказ, что и шестнадцатилетние мальчишки. Никто не обсуждал его. Ни старые, ни молодые. Просто приняли как должное. Как аттестационный лист в конце года.

А унтер-офицер Хейльман всё еще не придумал, что предпринять. Надо было действовать, но как, он не знал.

У восемнадцати солдат были ружья, фаустпатроны, боеприпасы и НЗ. НЗ состоял из банки кровяной колбасы, банки говядины и сухарей. За консервы хватались так же, как за фаустпатроны, обеими руками.

«Хорошего мало, когда на одном мосту сходятся старики и дети, чтобы выполнить один и тот же приказ, — размышлял Хейльман. — Совсем разные у них взгляды на приказ. И уж, во всяком случае, на войну вообще. И никто из них не знает, как защищать мост. Да и сам я, — признался себе Хейльман, — тоже не знаю. Ясно только, что удержать мост, пока, торчишь здесь, нельзя. Надо занять позиции, господствующие над мостом. Но где? И как? К тому же необходим пулемет».

Ну конечно! Это выход. Теперь можно что-то делать. Разумеется, пулемет!

— Борхарт, Мутц, Хорбер! Слетайте в казарму и скажите, чтобы на мост прислали пулемет. Ручной пулемет и несколько лент. Лент побольше. Поняли?

Трое ответили, что поняли, и отправились в путь. Как здорово, что по меньшей мере на час они избавились от этого бесцельного ожидания на мосту!

Старики стояли особняком и о чем-то шептались. Будто даже громко сказанное слово могло накликать беду. Вдруг один из них заговорил громче. У него были жидкие седые волосы и тонкий голос.

— Это конец, слышите, конец.

Он сказал это куда-то в темноту, потом испуганно оглянулся на Хейльмана.

Тот не ответил. Старик вынул часы из кармана куртки. Старомодные карманные часы с отскакивающей крышкой. Должно быть, фирменные. И часы как будто натолкнули его на какую-то мысль. Он выпрямился и объявил:

— Я ухожу домой.

Никто не ответил, хотя он довольно долго выжидал.

Тогда он сказал:

— Приказ удержать мост — бессмысленный. — И после короткого молчания снова: — Я ухожу!

Старик сказал это без всякого выражения, совсем тихо. Затем осторожно прислонил свой карабин к парапету и быстро засеменил прочь.