Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

— Я ничего не вижу.

— Бля, да ты слепнешь. Скоро кино сможешь смотреть только по памяти. — Я взглянул на него. — Прости, старик, прости, — тут же оговорился он, смутившись, и обнял меня за плечо. — Целовать не буду, ты не в моем вкусе.

Вот ведь человек.

— Кретина ты кусок, — сказал я.

Он рассмеялся. Знал эту невероятную кубинскую фразу. Ключ к закату. Это Грау Сан Мартин сказал: друзья мои, истинные друзья, Куба есть любовь; а то, что выше, он выдал в бытность свою президентом в речи, обозвал так политического противника. Батисту, само собой. Неужели человек убивает больше людей, чем время?

Мы побрели между пальмами, и я указал ему на Гавану, сверкающую, многообещающую городскую линию горизонта с небоскребами из извести, башнями из слоновой кости. Святой Христофор белый. Ее, а не город в Марокко и не рыбацкую деревушку на той стороне порта нужно было назвать Касабланкой. Я сообщил об этом Арсенио.

— Это выбеленные гробницы, Сильвестре. Не Новый Иерусалим, а Соморра. Или, если хочешь, Годома.

Не думаю.

— Но я люблю ее. Эту сочную белую спящую красавицу.

— Да не любишь ты ее. Да, это твой город. Но он не белый и не красный, а розовый. Это тепленький город, и живут в нем тепленькие. Ты тоже тепленький, друг мой Сильвестре. Ни холодный, ни горячий. Я и раньше знал, что ты не умеешь любить, а теперь понимаю, что и ненавидеть тоже не умеешь. Одно слово: писатель. Тепленький наблюдатель. С удовольствием сблевал бы тобой, да не могу, проблевался уже всем, чем мог. И, кроме того, ты все-таки мой друг, какого черта.

— И не забывай о духовном аспекте. Сейчас я Паганини, у меня волшебная скрипка, у меня бабки, капуста, башли, лавэ, бабло, тити-мити, любым из этих слов именуется ключ или Ключ.

— А как насчет убеждений? — глумится он. — У тебя что, совсем ничего святого? Have you no honor? [101] У вас нет чести? ( англ. ).

«The best lack all convictions» [102] «У добрых сила правды иссякла». Здесь и далее перевод «Второго пришествия» Г. Кружкова. , — процитировал я, и он не дал мне даже закончить: «While the worst are full of passionate intensity» [103] «А злые будто бы остервенились». , а сразу исправил:

— The Beast lacks all convictions, while the words are full of passive insanity [104] У Зверя сила правды иссякла, а слова будто бы остервенились. . Любишь «Второе пришествие»?

— Да, — отвечал я, думая, что он толкует о Йейтсе, — это замечательные стихи. Things fall apart, the center can’t be hold… [105] Все рушится, основа расшаталась.

— Меня больше вставляет третий.

— Что третий?

— Третий приход. Третье пришествие.

Он кинулся, в метафорическом смысле, к машине. У нас в деревне, когда я был маленьким, в такие минуты необузданного словоизвержения говорили: Пошла-поехала метафора. Риторика наций?

Поднимался сиреневый бриз, и все вокруг становилось пурпурным, фиолетовым, багровым, сине-зеленым и черным, и Артурио Гордон Куэ включил фары и рассек встречный ветер на темные полосы, которые жались к парку и садам и мелькающим домам, четко вырисовывали ультрафиолетовые дорожные бордюры, мчались рядом с машиной, а потом отстали, верша ночь у нас за спиной; мы ехали на восток, и сумерки были просто нежнейшей голубой дрожью на горизонте и стеной таких же темных туч, не только потому, что солнце буквально кануло в море, а потому еще, что мы неслись к городу, пролетали под кронами Билтмора, съехали с дороги на Санта-Фе, покинули дикий запад на шестидесяти, на восьмидесяти, на сотне, и жадная ступня Куэ стремилась сделать из пути — бездну посредством скорости, ставшей уже ускорением, свободным падением. Он все падал и падал в горизонтальную пропасть.

— Знаешь, чем ты сейчас занимаешься? — спросил я.

— Еду обратно.

— Нет, старик, не только. Ты хочешь превратить улицу в ленту Мебиуса.

— Поясни, будь добр. Как тебе известно, я даже школу не закончил.

— Ну ленту Мебиуса-то знаешь?

— Не близко.

— Так вот, ты хочешь, двигаясь, попасть не в Гавану, а в четвертое измерение, ты хочешь, чтобы улица в бесконечности стала даже не крутом, а временной орбитой, твоей юлой времени, Брик Брэдфорд.

— Это называется «тотальная культура». От Мебиуса и пространственно-временного континуума к комиксам.

Я едва успел бросить взгляд на стрельчатый фасад университета Санто-Томас-де-Вильянуева, прошмыгнувший мимо бело-серо-зелено-ночным пятном.

— Полегче. Убьешь кого-нибудь ненароком.

— Разве что покой, Сильвестре. Покой и скуку этого вечера.

— Не дрова везешь.

— И в чем же мое преступление? Хотя знаю: в том, что я не сокол. Знаешь, как соколы занимаются любовью? Они обхватывают друг друга на головокружительной высоте и падают, слив клювы, входят в пике, заложники невыносимого экстаза, — уж не декламирует ли он? — Сокол после этого объятия взмывает быстро, гордо и одиноко. Быть мне соколом, а ремеслом моим пусть будет соколиная охота на любовь.

— Совсем бухой.

— Я пьян полетом.

— Бухой, как бухарь из распоследней тошниловки, и не надо тут сверкать литературными алиби. Ты не Эдгар Аллан Куэ.

Он заговорил другим тоном.

— Нет, я не пьяный. И не бухой. А даже если бы и был, позволь тебе заметить, я так лучше вожу.

Это походило на правду, потому что тут же он затормозил ровно настолько, чтобы светофор-близнец светофора у Мореходного клуба переключился на зеленый, словно увлеченный нашей инерцией.

Я улыбнулся ему.

— Это называется симпатическое действие.

Куэ согласно кивнул.

— Ты сегодня входишь в тандем физического помешательства, — сказал он.

На сей раз он притормозил мягко, потому что дорогу переходила свора собак на коротких поводках у троих типов в красной форме.

— Борзые на кинодром. Только не надо, прошу тебя, заявлять, что я — как они, гонюсь за воображаемым зайцем.

— Грубовато, зато на поверхности плавает.

— И не забудь про духовный момент. На меня никто не ставит.

— Разве что твой чревовещатель.

— Он слабый шахматист или, как ты говоришь, a pool-player. А шахматы, как тебе известно, — противоположность азартным играм. Никто не ставит на Ботвинника, потому что у него нет соперников.

— Если бы он играл с Капабланкой — на спиритическом сеансе одновременной игры, — я ставил бы себе в убыток.

— Но в угоду твоим мифам. Хм, круто.

Я, улыбаясь, задумался об этой эсхатологической партии и вспомнил своего предка, старого мастера, не просто игрока от науки, он прислушивался и к интуиции, был неисправимым бабником, веселым игроком, проигравшим банком шахмат, потому что он смеялся, потерпев поражение, полная противоположность автомату Мельцеля, не машина для игры и не ученый: артист, игравший сердцем, a chest-player, a jazz-player [106] Игравший грудью, игравший джаз ( англ. ). , гуру, мудрец шахматного дзена, дававший бессмертные уроки, равные притче о выборе несравненного скакуна, самому подлому и самому пошлому из учеников.