Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак

С рук на руки я передал Лали межпланетным офицерам в белых халатах. Забросил свою типа как любимую девушку в палату и жду. Объяснил им типа, конечно, за всю опасность, которую она не просекает. Они загремели инструментами, своим боевым снаряжением и усадили Лали в стремную смешную позу на особом приспособлении.

Чтобы немного устаканить зашторку после «желтых», я хлопнул в уборной немного гаша. Однако не помогло. Почти сразу я понял, что никакие специалисты в белых скафандрах не справятся с инопланетной заразой. А как пунктиры шторнулись, ноги в руки и побежал по коридору вдоль кафельных плиток. Даже мысленка проскочила типа спрятаться где-нибудь на корабле… Ведь «чужой» мог всех перехитрить, выбраться и устроить Армагеддон.

В каком-то то ли кабинете, то ли какой-то операционной я даже подснял скальпель, чтобы хоть что-нибудь противопоставить врагу.

И по лестнице скорей, по лестнице.

Вылетел в обширное ослепительно яркое помещение. Где ВСЕ и понял с непререкаемой остротой.

«Я» и «чужие».

Музыка и Лед.

Вдоль стен — типа как эпизод с сюрреалистического полотна. Десятки особей женского пола со вздувшимися в последней скорбной истерике животами. Теперь-то уж я точно пропал.

Весь в поту плюхнулся на ближайшую лавку не в силах более спасать свою дымящуюся шкуру. Страх почти исчез. Клочок героизма — тоже.

Непонятки. Безумие и ужас. Помешательство и социальный триппер.

У вздувшихся особей бурлили и вздымались животы. Может, еще есть надежда? Может, там внутри не «чужие», а всего-навсего селитеры?

Женщины помоложе, казалось, были даже весьма довольны своими дьявольски распухшими животами. Да по молодости все глупые, не соображают, где какая подлянка.

Но, наверное, все-таки это не селитеры, все-таки это «чужие». И тогда они уж захватят все. Конец Света — пора платить.

Женщины постарше выглядели ни радостными, ни напуганными, а как бы разочарованными. Они как бы сознавали, что «чужие» их конкретно оккупировали, и тут уж ничего не попишешь. Типа выхода нет.

Хотя как? Есть все же выход, как я догадался. Не зря же японцы придумали эту мощную фишку — харакири. Чик-чик — и гриндец «чужому»! Я даже хотел им помочь осмелиться на этот подвиг и протянуть схваченный скальпель.

Но все бесполезно. Бежать некуда. В глазах — пелена.

Зеленые деревья… слоны, крылья летучих мышей… хоккайдские овцы и породистые мангусты…

Я замотал башкой и прислушался. Особи уже давали друг дружке массу бесценных советов. Как безболезненней высвободить «чужого», как его вырастить… Оказывается, еще нашлись и предатели, которые накатали книжки, посвященные выращиванию. Кстати, я узнал, что если б даже какой «чужой» и погиб во время высвобождения или выращивания, то всегда можно было закатать себе внутрь нового и попытаться запустить процесс по новому кругу. Но старания предателя нашей планеты должны были длиться довольно долго — три четверти земного года.

Но мне-то что делать? Драться пытаться либо сдаваться на милость врагов? Так они меня могут разодрать тогда, верно?

Сжимая зубы и скальпель, я осторожно, крадучись, пробрался мимо коллаборационистов со вздувшимися животами и втопил дальше по больничному коридору.

В тускло освещенном переходе я устало прислонился вспотевшей спиной к бетонной стене. Сил не было — требовалось немного передохнугь…

Очнулся, отдышался и дальше. Чтобы замаскироваться и выглядеть не представляющим опасности субъектом, теперь спрятал скальпель и смастерил равнодушное видоизображение своего таблоида. А также как мог пытался выпятить свой живот, чтоб продемонстрировать окружающим я, мол, свой. Вот типа и у меня маленький «чужой» готовится в мир приходоваться. Заодно призадумался, почему ж они так похвалялись друг другу своей нафаршированностью?

Бреду дальше. В другом помещении вижу уже исключительно особей мужского пола. Тихие, смущенные, но волнующиеся весьма-весьма. И, как ни странно, ни у одного фаршировки нет.

Тут сбоку распахнулась белая дверь, и я судорожно забился в угол, приготовившись к последней битве с «чужим». Но, слава ангелам, это была совершенно обычная особь женского пола, даже без вздувшегося от фаршировки живота. Но она что-то держала в руках, типа какого-то свертка. Затем развернула сверток и, придерживая за задние конечности, показала всем маленький извивающийся комочек. Красный, склизкий, неприятный, весь в прозрачной, вязнущей субстанции. Лицо у него было перекошено, и он без удержу вопил. Субстанция капала вниз…

— Кто у нас здесь самый счастливый отец? — удачно притворившись приятной, спросила она.

В ответ на ее вопрос от внимающей стаи, жавшейся у стены, оторвалась крупная толстая особь в помятом костюме. Она натянуто и обреченно улыбнулась, пытаясь выглядеть обрадованной.

Комок дергался, извивался, трепыхался. Все никак не терпелось ему окунуться. Чего? Маленькие, все наивные. Ну и Лали! Ведь она хотела и меня втянуть в подобную авантюру. Да, впереться можно хоть на ровном месте.

С другой стороны, я вроде как присутствовал при рождении новой жизни. Типа как таинстве. Хрипящая новая жизнь представлялась довольно загадочной. Мужик, к которому был обращен вопрос, оторопело смотрел на творение своих рук, вернее, даже творение других частей тела.

— Рады? Держите! Ровно три, — открыла торги женщина.

Оказывается, за это теперь надо еще заплатить. Типа как коммерция. Интересно, правда, откуда начальная ставка в три штуки, да еще, наверное, гринят? Кстати, к той задней конечности, за которую его придерживала женщина, была прикреплена специальная бирка. Ценник, наверное. Остальные особи мужского пола стали поздравлять мужика с удачной покупкой и не стали перебивать его ставку. Он же полез скорей в лопатник за деньгами, смущенно достал что-то и сунул женщине. После чего она потащила хрипящий комок в подсобку запечатывать в подарочную упаковку. Сделка свершилась. «Чужой» превратился в особь.

Почти сразу меня осадило. Выскакиваю из клиники на улицу.

Я повсюду. Я нигде.

Говорить с Лали было бесполезно. Из ста двадцати шести языков не нашлось бы ни одного, который смог бы помочь мне. Мне и моим неполученным советам. Единственное, что оставалось, это посоветовать Лали смело отправляться во всем известном направлении, а самому уходить смотреть, как там ночь и блики после «желтых». Так я и сделал. Хотя, конечно, нужно было отдизайнить ей хлебальник. Конкретно дизайн лица видоизменить.

Так все потом говорили.

Вавилонская башня расклеила языки, Пизанская бьется с пространством, от Эйфелевой все прячутся, о мраке Останкинской и говорить не стоит. Но есть одна невидимая, сорванная Башня, самая главная Башня, всем башням Башня. В нее когда-то влезут все и полетят на север. И припевать стихи Лермонтова будут. «Мы, дети Севера, как здешние растенья. Цветем недолго, быстро умираем».