Франсиско Голдман - Скажи ее имя

Думаю, что именно из-за этой истории я иногда слышал насмешку в словах Валентины. Она любила напоминать мне, что ей знакомы такие грани личности Ауры, о которых я и не подозреваю, в любом случае ни у кого нет права узурпировать абсолютное знание о ком-либо — эта тема была коньком Валентины, — якобы в таком присвоении есть даже что-то фашистское. Когда мы спорили с друзьями Ауры, то невольно разделялись на лагеря: Венди с прохладцей поглядывала на импровизирующую Валентину и пыталась утешить горюющего вдовца несколько старомодным образом, ласково смотрела на меня распахнутыми глазами, говоря обходительно , поглаживая мою руку, пока я сидел, вскипая, в подчеркнутом безмолвии, а затем, очнувшись, говорил: безусловно, я хорошо знал Ауру, ты не можешь утверждать, что это не так. (Обходительность — la douceur — революционный подход XIX века к лечению сумасшедших «мягким обращением», о котором я узнал во время чтения истории психоанализа для романа Ауры.) Когда я рассказал Валентине, что поведала мне Аура — как наврала о нашем браке, чтобы утешить подругу, — оскорбленная и униженная, она выбежала из бара. С моей стороны было жестоко сказать ей такое. В тот вечер с нами была Хулиана. Я думал, что Хулиана пойдет за ней, но она осталась в баре, одним глотком допила бокал вина и заказала еще один. На нас накатила волна молчаливой меланхолии. Никогда раньше мы не оставались вдвоем. Я пил бурбон. Ох, Франсиско, Валентина так тоскует по Ауре, с приглушенным стоном выпалила Хулиана. Я знаю, никто не скучает по ней так, как ты, сказала она, но это не соревнование, Франсиско, нам всем не хватает Ауры, Валентина очень, очень сильно тоскует по ней. В отличие от Ауры, я не была лучшей подругой Валентины, и иногда я чувствую, что Валентина хочет, чтобы я заменила ей Ауру, но я не могу. У Хулианы были карие лисьи глаза с длинными загибающимися ресницами, темно-каштановые волосы обрамляли ее тонкое красивое лицо, завитками спадая на шею и плечи, мне это казалось невероятно притягательным. В такси по пути домой на Бруклинском мосту мне вспомнилось, как Аура порой смотрела из окна машины на открывающийся с высоты вид и вскрикивала от восторга. Мне вспомнился вечер, когда она вертелась вокруг своей оси на заднем сиденье, чтобы удобнее было смотреть из окна, она поджала ногу, платье задралось, обнажив внутреннюю сторону стройного бедра балерины, голая пятка высунулась из туфельки, огни моста и закат освещали Ауру словно вспышки молнии, и я чуть не сошел с ума от радостного возбуждения. В следующее мгновение я уже целовал Хулиану на заднем сиденье такси. Мы приехали к ней на Парк-слоуп и трахались до глубокой ночи, а потом снова с утра, как будто это что-то для нас значило. Обручальные кольца свисали на цепочке с моей шеи, звенели и лезли ей в лицо, и я видел, как она вздрагивает под ними. Она пахла не как Аура, ее кожа, ее губы, ее слюна; девочка в Берлине тоже не пахла как Аура; для меня ничего не изменилось. Еще до того как я встал тем утром с постели, я знал, что больше это не повторится. Зачем мы это сделали? — спросила Хулиана перед тем, как я ушел, и я неуверенно ответил: потому что нам обоим было одиноко, и мы оба тоскуем по Ауре.

Позже в тот же самый день я дожидался Валентину в небольшом парке в Вест-Виллидж, напротив того места, куда, как я знал, она дважды в неделю с трех тридцати до пяти ходила на уроки игры на арфе. Как только она вышла в своей оранжевой куртке до середины бедра, с отороченным мехом капюшоном, в солнечных очках, черных лосинах и высоких ботинках, я окликнул ее. Переходя улицу, она не выглядела удивленной. Я извинился за то, что наговорил в баре. Я держал в своих руках ее красивые, с аккуратным маникюром пальцы, учившиеся перебирать струны, целовал их один за другим, а потом целовал и губы. Мы стали говорить друг другу разные вещи, будто долго держали их в себе и только ждали подходящего момента. Это было безумие. Мы решили, что убежим вместе в Мексику, но не прямо сейчас, а через пару месяцев, когда после смерти Ауры пройдет год, и это не будет выглядеть столь ужасно. Да, тогда это не будет выглядеть столь ужасно. Мы прощались, целуясь как сумасшедшие, издавая какие-то восклицания в перерывах между вдохами: это действительно происходит? Она направилась на запад, словно шпион после конспиративной встречи. В нескольких кварталах была остановка линии А, и я поехал назад в Бруклин, по пути представляя себе, как она лежит в своей кровати за миллион долларов, раздвинув стройные бедра, и, пока я смотрю на нее, медленно мастурбирует ухоженными, гибкими пальцами арфистки. На следующий день я написал ей письмо, в котором сообщил, что, кроме извинений, ничто из сказанного вчера не было правдой. Потом мы долго спорили, чья это была идея — убежать в Мексику и кто первый произнес «спустя год, когда это не будет выглядеть столь ужасно». Почему все это произошло?

Я думаю, что, не отдавая себе отчета, все мы пытались найти друг в друге частицу Ауры. Нам было одиноко, мы еще не оправились от шока. Каждой из этих молодых женщин было страшно при мысли о трагической и неожиданной потере любимого друга. Все мы были выбиты из колеи. Безусловно, они стремились оказаться в объятиях кого-то, кто способен их понять, кто так же напуган. Возможно, я пытался обрести утерянного себя — мужа, привыкшего получать и дарить любовь изо дня в день, — используя для этого женское тело как медиума-проводника, дабы через него обрести связь с возлюбленной. В результате, спустя пятнадцать месяцев после смерти Ауры, никто из нас даже не разговаривал друг с другом. Но Валентина наконец-то забеременела от своего Старины Секс Пистола, их брак был спасен. Второй год без Ауры обещал стать еще более одиноким, чем первый.

Шло второе лето без Ауры. Однажды вечером после моего возвращения из Мексики я зашел в супермаркет за углом. Круглолицая, очкастая кассирша-эквадорка спросила меня: о, вы так загорели, сеньор, отдыхали на море?

Нет, ответил я.

А как поживает ваша жена, сеньор?

У нее все хорошо, сказал я, ну знаете, университет, много работы, она очень занята.

Но она изучала мое лицо так, как озабоченный врач изучает лицо пациента, подозревая его в укрывательстве симптомов, а затем сказала: но я так давно ее не видела.

Ты не видела ее больше пятнадцати месяцев, подумал я. Мне показалось, или она действительно смотрит на меня так, будто уверена, что я лгу? На Смит-стрит, напротив кафе «Ле-Руа», примерно в десяти минутах ходьбы, есть другой супермаркет. И я решил, что буду ходить туда.

Мексиканские сотрудники нью-йоркских ресторанов были особенно неравнодушны к Ауре, часто они бросали все дела, чтобы просто с ней поболтать. Аура была похожа на типичную мексиканскую соседскую девчонку, ее дружелюбные карие глаза сияли, волосы были заплетены в две спадающие на плечи косички, правда, она редко делала такую прическу, но неизменно выглядела чертовски милой. Она походила на Любимицу Мексики из современного аналога мексиканского фильма о Второй мировой, навещающую солдат на чужбине. Часто, даже в самых шикарных ресторанах, не только помощники официантов, но и люди с кухни толпились у нашего столика в своих заляпанных белых одеждах, чтобы с ней поговорить. Она спрашивала их, где именно они жили в Мексике, а они рассказывали свои истории и задавали вопросы. В этих беседах было что-то настолько неподдельное, что я ни разу не видел, чтобы администратор ресторана рассердился на своих подопечных или заставил их вернуться к работе. Иногда они просили дать ее телефон, но она им, конечно же, отказывала. Однажды, еще в самом начале, под влиянием идиотского энтузиазма, я дал одному такому парню наш домашний номер, и он названивал раз в два-три дня в течение нескольких недель. Практически всегда трубку брал я. У него был деревенский выговор, каждый раз он просил позвать землячку, а я отвечал, что ее нет дома, и в конце концов сказал, что она вернулась в Мексику.