Алан Силлитоу - Начало пути

Джекова бражка нагрузит меня золотом, я продам в Женеве один брусок, а с остальными быстренько махну в Рио-де-Жанейро. По разговору с Моггерхэнгером я понял: Полли вряд ли встретит меня на аэродроме, так что я прилечу и улечу еще до того, как она вздумает меня искать. Все мои планы были построены на песке, только потому и можно было надеяться на успех. Прилечу в Бразилию и пошлю за Полли, и в таком я был упоении — даже воображал, будто она с радостью приедет, а если станет разыгрывать неприступную или окажется, она уж очень под башмаком у Моггерхэнгера и не сумеет сбежать, тогда приглашу Бриджит со Смогом и уж они-то враз ухватятся за такое предложение. Все вилами по воде писано, только надежда крепка, и это хорошо, ведь у меня всегда так: чем крепче надеюсь, тем больше мне везет.

Я доедал zabaglione, и тут вошел Джек Календарь — вот уж кого мне в этот час вовсе не хотелось видеть. Я живо отодвинул от себя сладкое — не желал я сейчас его кормить — и закурил сигару. Подошел Тонио, вроде хотел спросить, подать ли мне кофе, а на самом деле собрался ухватить Джека за бороду и за ворот и вытолкать вон.

— Не тронь его! — рявкнул я. — Не то мы оба за тебя возьмемся.

Он глянул на меня как на сумасшедшего и пошел за вареным корнем одуванчика — у него это называлось кофе — по два шиллинга за чашечку с наперсток.

— Ну, какой счет? — спросил я Джека. — Чего стоите, садитесь. Я здесь в последний раз.

Он весь зарос седой кудрявой бородой, но был сейчас довольно чистый и от него не слишком разило.

— Счет десять — ноль в их пользу, но я не жалуюсь. Бросил наливаться всякой дрянью. И даже не голоден. Теперь молодежь дает мне деньги, я, так сказать, вписался в пейзаж. Все переменилось. Я у них не прошу, но они хотят быть великодушными, особенно те, кто беден. У некоторых, судя по виду, дела еще хуже моих, но они суют мне в руку медяк, а то и несколько.

— Это хорошо. Вы были на линии огня.

— Да, — сказал он, — но я не прочь отойти в тыл и месяц-другой передохнуть. Если мне это удастся, я наберусь сил и протяну до девяноста лет.

Его серые глаза выцвели, а сквозь бороду просвечивала белая как мед кожа.

— Я знаю одно славное тихое местечко, меньше ста миль от Лондона, — сказал я. — Вам бы полезно там пожить. Тот самый полустанок, я вам про него поминал.

Тонио принес нам кофе, а потом стал на пороге кухни и оттуда смотрел на нас. Я побоялся — вдруг ему нас слышно или, может, в столике спрятано записывающее устройство, и адрес написал Джеку на бумажке и еще сказал — там уже один человек живет, а имен никаких не называл. Потом набросал несколько слов Уильяму. Я понимал, они не больно сойдутся, и написал ему — пускай поселит Джека Календаря в зале ожидания, там он будет существовать сам по себе.

— Через несколько дней я тоже приеду, — сказал я, — погляжу, как идут дела. Денег на дорогу нужно?

— Если у вас есть, дайте фунт.

Я дал два, потом сказал — мне надо бежать, пора на работу. Я заплатил по счету, а на чай Тонио не оставил ни гроша — пускай, если угодно, доложит Моггерхэнгеру и про это. Он увидал, я ни монетки на столе не оставил, — и не подошел, не помог надеть пальто, ну, а я застегнулся и вышел на улицу. Как раз остановилось такси, кто-то вылез, а я вскочил.

День был предательский, небо над городом высокое, в нем маленькие облачка, а едва я приоткрыл боковое стекло, в машину ворвался холодный ветер — отличный день, прочищает мозги и будит, когда вставать еще неохота. Но я уже вышел в путь, верил, что все мне удастся, зорко смотрел вперед и чувствовал себя капитаном своей шлюпки, хоть она и дала течь.

Стэнли повесил мое пальто на плечики и в шкаф, там оно будет меня ждать.

— Коттапилли и Пиндарри уехали? — небрежно спросил я и надел сшитое на заказ непромокаемое пальто.

— Без сучка без задоринки.

— Хорошие ребята, — сказал я. — Ловкие.

Он, похоже, здорово устал — когда шел впереди меня в большой зал, даже сутулился.

— Вот билет в Женеву, — сказал он и сунул мне пластиковый бумажник. — Обратный.

— Надо думать. — Я засмеялся. — Я рассчитываю вернуться. Не вздумай и мне устроить такую подлость.

Он остановился, посмотрел на меня.

— Слушай, я сыт по горло твоими шуточками.

— А другие что, тебя не поддевают?

— Никогда, — ответил он. — Так что и ты давай кончай.

— То-то они и попадаются, раз у них нет чувства юмора.

Он аж вспотел.

— А кто попался?

— Рэймедж. Кто ж еще?

— В самом деле, кто?

— Пошли, не то я опоздаю.

Мне казалось, я очутился не среди хладнокровных, стойких контрабандистов, которые стараются перехитрить правительственных чиновников таможни и налогового управления, а среди сумасшедших. Я больше не ломал себе голову, что стану делать с золотом на пятьдесят тысяч фунтов, когда усядусь на него, будто наседка, в тени Сахарной Головы, сейчас я хотел только одного — добросовестно выполнить все, что от меня требуется, словно и впрямь собираюсь доставить их по условленному адресу для фирмы Джека Линингрейда, которая известна в Сити своей безупречной честностью.

Я зашагал через весь зал к колпаку.

— Доброе утро, мистер Линингрейд.

Он слушал пластинку — Шаляпин пел какую-то русскую песню, но Джек приглушил ее, и теперь она была еле слышна.

— Уже день, — сказал он. — Третий час.

Я, видно, был не в фокусе — он поворачивал зеркала и перископы, потом улыбнулся и спросил, готов ли я.

— Вы ж меня знаете, — сказал я. — Надеюсь, к двадцатилетию моей верной службы вы подарите мне золотые часы.

— Обсудим на правлении, — с сухим смешком сказал он. — А пока вы будете к этому чуть поближе, если начнете нагружаться.

Около меня на столе, покрытом фиолетовой скатертью, лежали пятьдесят тонких брусочков наилучшего золота, мое будущее богатство, на него я заведу большущее ранчо в Бразилии или в Аргентине и стану царствовать в своих обширных владениях. Я распахнул пальто, Стэнли опустил в один из кармашков первый брусок, я ощутил его вес и тепло, и мне показалось, будто все последнее время жизненные тревоги медленно переворачивали мне нутро, а теперь все там понемногу становится на место. Вот и второй брусок положен. Стэнли — умелый упаковщик, он всегда начинает сверху, чтоб под конец на пальто не осталось ни единой морщинки. Жалко, нельзя плыть в Бразилию пароходом вместе со Смогом и Бриджит, ведь тогда Смог коротал бы долгие часы, играя этими золотыми брусками на полу каюты, строил бы квадраты и пирамиды, треугольники и частоколы и глаза бы у него так и блестели. Я представлял себе это и улыбался, но вдруг заметил: толстая рожа Линингрейда повернута ко мне, глазки-буравчики уставились на меня из-за всех этих аппаратов железного колпака-спасителя — и мне стало не до улыбок.