Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— У меня два приятели в городе жениться надумали… Ну, познакомились на пляже с девушками… — Алексей, еще не досказав, уже начал давиться смехом. — Понравились им девушки, скромные такие, бравые. И те на них позарились… Наняли парни лодку. Катают девушек. Один на гитаре бреньчит, песенки поет: «Я на пляжу лежу…» Другой заливается соловьем, в любви признается. От любви либо от какой другой заразы живот у него закрутило. Ну, прижало, хоть ревом реви. Уж не до любви… Что делать?.. Вот он брюки, рубаху скинул: дескать, чего-то распарился, надо искупаться. Нырнул, потом возле лодки плавает селезнем, перед девушками похваляется. А у тех вдруг шары на лоб… Который на гитаре играл, глянул: мамочки родные!.. вокруг дружка-то свежие шевяки всплыли… Ну, девки губочки поджали: дескать, везите нас на берег, – хватит, накатались, женихи…

— Фу! – поморщилась Марина. – Какую гадость рассказываешь… Кстати, не ты ли был тем женихом, у которого живот закрутило?

— Нет, у меня если живот болит, я с девушками на лодочках не плаваю…

— Ничего, Исаевна, мошка спадет, скатам на рабылку, — посулил отец, и взгляд его вольно-невольно, с многоопытным, лукавым прижмуром прилип к молодухиным литым бокам, а потом, игриво взблеснув, взнялся выше. — Лодку проварим и махнем под Черемошник, окунишек на уду подергам. А если чо, дак я старый, можно не стесняться. Отвернусь в сторону.

— Вотушки, понял! – Марина показала жениху язык и, сладко прищурившись, поиграла им, потом наотмашь шлепнула Алексея по широкой спине. – Ура-а! – и уж совсем по-девчоночьи, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, тряся грудью, поскакала по ограде, набегу щелкнула Ванюшку в лоб, отчего он, не зная, злиться ему или радоваться, долго расчесывал лоб, а из темного проема летней кухни насмешливо следила за молодухой свекровь и качала головой: мол, сдиковалась девка

4

Под вечер протопили баню красным смолявым листвяком, как на Ивана Цветного застелив прогнившие половицы свежескошенной травой, перемешанной с ромашкой. По первому жару парились отец с Алексеем, прихватив заодно и Ванюшку. Мужики напялили ветхие малахаи, одели верхонки и лишь вошли в охотку, нещадно охлестывая себя березовыми вениками, охая, пристанывая, обморочно закатывая глаза, как парнишка, шоркаясь вехоткой возле полка, вдруг закачался и мягко осел на пол. Перепуганный Алексей окатил его студеной водой и, приоткрыв дверь, скричал мать; когда та прибежала, выпихнул ей брата, одетого на скорую руку. Мать, как и бывало частенько, подхватила его, почти беспамятного, и — откуда силы взялись?.. — уволокла в избу, где отхаживала, брызгая в лицо водой, набрав ее в рот, и отпаивая подсахаренным чаем.

После того, как вымылась молодуха, потом мать с Танькой, сели вечерять в летней кухне. С устатку да с баньки выпили холодненькой бражки, достав пузатую четверть из амбара.

— Как Суворов солдатушек учил?.. После баньки хошь кальсоны продай, да выпей, — посмеивался отец, разливая и пробуя брагу. — У-ух, паря, до чего кисла! — он знобко передернулся плечьми. — Аж глаза наружу выворачиват. Мать, сахарку сыпани, а то кисловата вышла — скулы ломит… А набродилась уже. Коли ведро поднести, да за чуб потрясти, да оземь ударить, да поленом прибавить, дак и с лавки не встанешь. Было бы времечко, можно и на самогон перегнать.

— А ты, молодушечка, когда баню топили, зря головни в каменке била кочеркой, — не то смехом, не то всерьез поучала невестку мать. — Надо было, деука, в огород выкинуть, они бы и потухли.

— Да эти головешки и сами прогорели, — ответила молодуха и тут же с нескрываемой усмешкой на губах спросила, ожидая услышать суеверное диво: — А почему нельзя бить?

— Мужик будет поколачивать, Марусенька.

Марина поморщилась на «Марусеньку», а потом рассмеялась:

— Мама, да я сама кого хочешь отлуплю.

— На веку, девонька, как на долгом волоку, – не загадывай наперед. Как уж Бог даст…

— А что, — Алексей решил подразнивать невесту, — в ранешню пору как говорили: мужик бабу бучит — не на худо учит. Жениху после свадьбы под подушку бич прятали… Так что дай-ка я тебя разочек вытяну.

— Верно, Алексей, — горделиво посмотрел отец на сына. — Вино пей, бабу бей, никого не бойся. Бабу не бить, дак и добра не видать. Сходу на шею сядет, ножки свесит и начнет понужать.

— О-ой, да я ему вперед наподдаю, — молодуха привычно хлопнула Алексея промеж лопаток и, задержав руку, тут же ласково погладила по могутной спине, и так это у нее ловко получилось, что Алексей, который вначале дернулся от неожиданного и смачного шлепка, сразу же, не успев осердиться, расплылся в улыбке. — Ласточка ты моя, — она прижалась к его плечу, — ты у меня будешь смирный-смирный, как котенок, будешь меня слушаться. А иначе – угол … Договорились?

Алексею бы осадить невесту, чтоб ведала наперед бабий шесток, но окинул молодую властным взглядом, и глаза тут же оттаяли, масляно притуманились, потом ласково и покорно взыграли: напарившись, походила Марина на чадородливую деревенскую девку, – щекастую, губастую, с щелковистой кожей, – словно по зоревым купальским росам нагой каталась, словно березовые звонколистые веники с вплетенной крапивой – лютые коренья – изгнали из духа и плоти городскую скверну, а озерная водица с настоем чистяка смыла серый налет. Волосы Марина туго стянула к затылку, отчего глаза, вроде, удлинились к вискам, хмельно и зазывно взблескивая. Не говоря уж о сыне, даже и отец залюбовался: уродится же чаровница на погибель мужичью!.. но, сунувшись бесконвойным взглядом в отпахнутый халат, оторопел: в устье по-бабьи обмягшей груди кучерявился черный волос… «О, Господи! – перекрестился про себя отец. – Ладно, усы казачьи, а тут и грудь гвардейская, в шерсти. Видно, порода у их такая… А, может, оно и азартнее в шерсти…» – греховно прикинул отец и ухватился за бутыль, как за спасение.

— Ну, давайте, махнем еше по-маленькой и унтуха харэктэ – по-русски, спать, – отец наплескал в граненные стаканы мутно белую бражку. – Повздошную выпили, теперичи у нас, паря, крякун пойдет. Ну, взяли, дружно крякнули…

— Ой, не буду, не буду! – заупиралась молодуха, укрывая ладошкой стакан. – Напьюсь с вами, со стула упаду. Вот, скажите, невеста, так невеста Леше попалась – напилась, себя не помнит.

— Пей, молодушечка, пей не стесняйся. У нас же в деревне как: пьют, чтоб покачивало, едят, чтоб попучивало.

— Не знаю, насчет поесть, но выпить здесь любят. Иные запиваются… А живут плохо – в избах грязь, вонь, теснота…Далеко деревне еще до города.

Мать воспротивилась:

— За всех-то нонешних не скажу, а в доседьно-то время у доброго хозяина в коровьей стайке можно было босиком ходить, почише чем в городских фатерах. А уж избу на великие праздники бабы-чистотки изнутри и снаружи шоркали веничком-голячком с дресвой – с песочком озерным… Да и теперь… Это у лодырей да пьяниц грязь непролазная…