Джон Ирвинг - Четвертая рука

Патрик и Мэрилин жили на Манхэттене на Шестьдесят второй улице, между Парк-авеню и Лексингтон-авеню. Естественно, теперь квартира принадлежала Мэрилин. Однако ночной портье по-прежнему считал хозяином квартиры Уоллингфорда. В голове у этого типа была такая каша, что он путался даже в собственном имени. Портье называл себя то Влад, то Влейд, а иногда почему-то Льюис. Но даже когда он становился Льюисом, в его чудовищном лонг-айлендском сленге проскальзывало что-то славянское.

— Ты откуда родом, Влейд? — спросил его как-то Уоллингфорд.

— Льюис. Округ Нассау, — отвечал Влад.

В другой раз Уоллингфорд решил спросить иначе:

— Скажи, Льюис… где ты родился?

— В Нассау. Влад, мистер О'Нил.

Отчего-то портье принимал Патрика Уоллингфорда за Пола О'Нила, с 1993 года игравшего правым нападающим в команде «Нью-Йорк Янкиз». (Оба они, и Уоллингфорд, и О'Нил, были высокие, темноволосые и по-мужски привлекательные, с крепким упрямым подбородком, но этим их сходство и ограничивалось.)

Однако у портье, поистине великого путаника, заблуждения оказались на редкость устойчивыми. Впервые он принял Патрика Уоллингфорда за Пола О'Нила, когда последний был еще никому не известным игроком команды «Цинциннати Редз».

— Я, возможно, и впрямь чем-то напоминаю вам Пола О'Нила, — признался Уоллингфорд в беседе с этим Владом, Влейдом или Льюисом, — но все же я Патрик Уоллингфорд, тележурналист.

Поскольку Влад, Влейд или Льюис служил ночным портье, то с Патриком они всегда встречались поздним вечером или глубокой ночью.

— Не беспокойтесь, мистер О'Нил, — заговорщицким шепотом отвечал портье. — Я никому не скажу!

Непонятно почему, но этот таи, видимо, решил, что Пол О'Нил, профессиональный бейсболист из Огайо, завел в Нью-Йорке интрижку с женой Патрика Уоллингфорда! Во всяком случае, это было единственное, что Патрик сумел понять.

Однажды ночью Патрик вернулся домой — это было еще в те времена, когда обе его руки были на месте, то есть задолго до развода, — и увидел, что Влад, Влейд или Льюис смотрит по маленькому черно-белому телевизору, установленному в привратницкой, спортивную передачу из Цинциннати — дополнительный тайм бейсбольного поединка между «Мете» и «Редз».

— Видишь, Льюис, — сказал Уоллингфорд остолбеневшему портье. — Вот они, «Редз», сражаются в Цинциннати! А я стою здесь, перед тобой, и сегодня не играю. Так?

— Да вы не беспокойтесь, мистер О'Нил, — с сочувствием прошептал портье. — Я никому не скажу!

Но после потери руки Патрик Уоллингфорд стал куда более знаменит, чем Пол О'Нил. Мало того, Патрик потерял левую руку, а Пол О'Нил как раз и славился тем, что, будучи левшой, отбивал и подавал мяч именно левой. И уж конечно, этот Влад, Влейд или Льюис не мог не знать, что Пол О'Нил стал лучшим «бэтсменом» Американской лиги еще в 1994 году, после своего второго сезона в составе команды «Янкиз». За этот сезон ему удалось набрать 359 очков, так что игрок он был действительно классный.

— А номер двадцать первый они когда-нибудь точно отправят на пенсию, мистер О'Нил! — заверил упрямый портье Патрика Уоллингфорда. — Можете быть уверены!

После утраты левой руки и развода Патрик лишь однажды вернулся в свою бывшую квартиру на Шестьдесят второй улице — забрать одежду, книги и кое-что из того, что юристы именуют «личным имуществом». Разумеется, всем в доме, даже портье, было ясно, что Уоллингфорд с квартиры съезжает.

— Не беспокойтесь, мистер О'Нил, — сказал портье Патрику. — Врачи сейчас такое делают… просто не поверите! Ужасно жаль, что он откусил вам не правую руку! Вы ведь левша, так что вам трудно придется… Ну, ничего, уж они для вас постараются! Что-нибудь да придумают, я уверен!

— Спасибо, Влейд, — промолвил растроганный Патрик.

С одной рукой он чувствовал себя в прежней квартире каким-то особенно слабым и растерянным. Как только он съехал, Мэрилин начала переставлять мебель, и Патрик изумленно озирался, пытаясь понять, где что теперь стоит, и то и дело налетал на диван, который передвинули на непривычное место. Все вещи выглядели чужими, и каждая напоминала готового к прыжку льва.

— Я думаю, подавать мяч правой рукой вам будет проще, чем отбивать, — говорил между тем портье, обладавший тремя именами. — Надо ведь не просто замахнуться и ударить, а еще и прицелиться поточнее… Вам, конечно, скоро новую руку приделают, да пока к ней привыкнешь…

Но пока что никакой новой руки, к которой требовалось бы привыкать, у Патрика не было; а протезы никуда не годились. И ему ужасно действовали на нервы бесконечные гадости, которые распространяла о нем бывшая жена.

— Я к тебе ничего не чувствовала, — твердила Мэрилин. — И в постель с тобой меня не тянуло. — Она, конечно, лгала, выдавая желаемое за действительность. (Мол, не больно-то и хотелось!) — А теперь, без руки, ты просто в калеку превратился!

Круглосуточный информационный канал так и не позволил Уоллингфорду утвердиться в качестве ведущего. Его без конца перемещали по сетке передач — с утреннего выпуска новостей на дневной, затем на последний вечерний и, наконец, на ночной, буквально предрассветный, который, по мнению Уоллингфорда, смотрели только страдающие бессонницей или работающие в ночную смену.

На экране телевизора он выглядел каким-то чересчур подавленным и несчастным. Зрителям хотелось, чтобы человек, которому отгрыз руку сам царь зверей, взирал на простых смертных надменно и вызывающе, но затравленный взгляд Патрика выражал лишь настороженность и бессильную покорность. И хотя Уоллингфорда никто не мог бы назвать неполноценным мужчиной — он только мужем был неполноценным, — утрата руки неожиданно пробудила в нем жалость к себе, и на лице его появилась печать молчаливой жертвенности.

Впрочем, страдальческий вид вряд ли сказался на его взаимоотношениях с женщинами — теперь в его жизни существовали только другие женщины, а не законная жена. Ко времени завершения бракоразводного процесса продюсеры Уоллингфорда почувствовали, что уже оградили себя от обвинений в дискриминации инвалида: возможностей выступить в роли ведущего у Патрика было предостаточно. Однорукого Патрика вернули к менее заметной роли телерепортера и, что было гораздо хуже, постоянно поручали ему брать интервью у всяких извращенцев и при-дурков. И поскольку «канал международных катастроф» отличался стойкой приверженностью к показу всевозможных актов насилия и человеческих страданий, то несметное множество калек и уродов, мелькавших на экране, придавали новому облику Патрика Уоллингфорда своеобразную завершенность: это был человек сломленный, раздавленный случившимся с ним несчастьем.

Выпуски новостей строились, разумеется, вокруг сюжетов, посвященных различным бедам и катастрофам. Так почему было не бросить Уоллингфорда на создание таблоидов — той бульварщины, что служит прослойкой для новостных репортажей? Ему без конца поручали снимать глупейшие и не слишком пристойные сюжеты: о браке, продолжавшемся менее суток, или о том, как муж после восьми лет супружества обнаружил, что его жена — мужчина.