Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

— Вакар рассказывал, что Шлихтер давно мечтает о встрече с тобой. И ты обещал…

— Но ведь не было такой возможности! Надо встретиться, надо. Давай продумаем и это, и еще мне представляется…

Они сидели рядом и говорили, говорили. В комнату через небольшие окна с простенькими белыми занавесками все настойчивее пробивались сумерки, но от них, кажется, становилось только теплее.

Глеб Максимилианович Кржижановский приехал из Киева в Петербург сразу же после октябрьских событий 1905 года. Фальшивый паспорт в кармане, в памяти — несколько паролей и явок. Душевное напряжение после кошмарных дней киевского погрома. А в Петербурге ошеломляющие вольности. Свободно продается газета «Новая жизнь», да еще с какими материалами — пропагандой революционных, большевистских идей. Появились какие-то сатирические журналы с антиправительственными карикатурами. И мальчишки-газетчики, размахивая своим товаром, орут во всю ивановскую:

Витте пляшет, Витте скачет,

Витте песенки поет.

Тогда же Кржижановский подумал: «Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела!»

Но вот и май 1906 года. В еще довольно прохладном и сыром воздухе — все те же мальчишеские голоса, но уже выкрикивают нечто другое:

— Покупайте газету «Товарищ»! Треть мест в Государственной думе получили кадеты! Сто семьдесят девять мандатов — у этой партии «народной свободы»! Покупайте, покупайте!..

«Ох и попугайчики, — с сожалением поглядывал на озорных газетчиков Кржижановский, — быстро запоминаете, что надо выкрикивать…»

Он вошел в трамвай. Сегодня необходимо встретиться со Шлихтером.

Александра Григорьевича застал за работой. Со взъерошенными волосами, в расстегнутой на груди украинской сорочке, он настолько углубился в какое-то писание, что, даже здороваясь с другом и приглашая в комнату, смотрел еще отчужденно.

— Пишу вот брошюру…

— Я знаю об этом вашем задании. И вижу — захватило оно вас.

— А как же: самая что ни на есть злоба дня — Государственная — не народная, нет! — Го-су-дар-ствен-на-я дума. — Шлихтер покосился на недописанную страницу на столе. — Да садитесь же, дорогой Глеб! Знаете, получил весточку с Полтавщины. Увы, там кадеты добились успеха на выборах уполномоченных. Поддержали их крепко националистические партии… Ох, не нравятся мне эти национально-автономические перегибы! Знаете, в Лубнах после высочайшего манифеста некие братья Шеметы — я знаю их, любопытные люди — издали газету «Хлiбороб». Подумать только, первая в России газета на украинском языке!

— Так это же великолепно, Сашко, Это тоже победа!

— С одной стороны. Они даже, представьте себе, нашу железнодорожную забастовку поддержали. Этот «Хлiбороб» уже прикрыт, а братья привлечены к дознанию. Вот, полюбуйтесь, как старый знакомый, «Киевлянин», — Шлихтер порылся в бумагах на столе и подал много раз складывавшуюся, очевидно, присланную по почте газету, — возмущается, что этот «революционно-социалистический листок» стал органом «Лубенской республики». Но куда же гнут «социалисты» Шеметы. Обвиняют весь русский народ в солидарности с царским правительством в отношении украинского народа!

Кржижановский с интересом слушал и с нежностью смотрел на друга.

— Познакомьте меня с уже написанным.

— Пожалуйста, если хотите…

Глеб Максимилианович взял небольшие листочки, исписанные мелким круглым почерком.

Шлихтер занялся другой стопкой бумаг. Это были наброски большущей статьи — целой книги — для журнала «Образование», в которой следовало подвергнуть критике эсеро-меньшевистские аграрные программы, защитить марксистско-ленинскую тактику большевиков по крестьянскому вопросу. Уже несколько раз подбирал Александр заглавие к этой статье. И сейчас взглянул на черновой вариант: «Современная община и аграрный вопрос…» Подумал: «Нет, наверное, не стоит менять».

Почти шесть лет работы, результат личного исследования 459 типичных крестьянских хозяйств в Николаевском уезде Самарской губернии, систематизации материалов земских статистиков. И вот материал почти готов. Товарищи торопят с публикацией: как раз то, что нужно сейчас! Шлихтер, заканчивая не менее срочную статью о Думе, уже почти редакторским взглядом нет-нет да и пробежит по «Современной общине…». Там изменил, там добавил, а там вычеркнул…

Вот и сейчас, пока Кржижановский читает, Александр вдруг схватил исписанный карандаш и на обратной стороне одного листка быстро набросал вставку:

«Так сухим и бесстрастным языком немых числовых величин отвечает проснувшаяся деревня тем, кто борется с ее пробуждением карательными отрядами и стремится смертоносным треском пулеметов заглушить ее крик: «Земли!»…»

Уже хотел отложить в сторону этот листок и пробежать таблицу № 13 с перечнем продовольственного потребления хозяйств, как вдруг опять схватил карандаш и дописал:

«Сомнений нет: освободительная армия российской революции может с уверенностью рассчитывать на неизбежную солидарность с ней со стороны представителей сермяжной Руси, ибо понимание одного из лозунгов ее: «Земли для крестьян!» — должно быть доступно уму крестьянина, очевидно, в такой же мере, в какой свойственно его желудку требование пищи».

Жаль, не успелось с этой статьей к пятому году: в Киеве так не хватало аргументированных мыслей по крестьянскому вопросу!

Кржижановский, просмотрев черновик статьи о Думе, осторожно положил его на стол, тонкими пальцами подравнял страницы. Раздумчиво произнес:

— Наверное, Ильич останется довольным… Кстати, завтра на митинге у Паниной он намерен выступить. Я же и шел к вам с этим.

Александр оторвался от рукописи. Горячая волна ударила в сердце. Завтра?..

Огромный зал Народного дома графини Паниной в Петербурге казался не таким уж и большим от заполнивших — нет, переполнивших — его людей. Они сидели в креслах и на подоконниках, толпились в проходах, сгрудились перед невысокой сценой. И только там, на сцене, президиум из нескольких человек был не стеснен. Да с больших портретов между высоченными окнами недосягаемо и задумчиво взирали на это беспримерное собрание Пушкин, Гоголь, Толстой…

Владимир Ильич стоял в толпе недалеко от сцены. Впрочем, здесь немногие знали, что этот невысокий лысый человек в коричневом костюме — Ленин. Он передал в президиум записку с просьбой предоставить слово и подписался: «Карпов». И теперь нервничал, тихо обращаясь к находившейся рядом Надежде Константиновне:

— Как ты думаешь, не затерялась моя записка?

— Почему ты такой беспокойный сегодня? Я проследила, все в порядке. Успокойся.

Были у Ильича причины волноваться: ведь это его первое публичное выступление на открытом митинге в России! Да еще в такой момент, когда кадеты и через газеты, и на собраниях, и на митингах изо всех сил обрабатывали общественное мнение, готовясь к соглашению с придворной кликой. Большевики постарались, и в Народный дом пришло немало рабочих. Вот тут-то, на их глазах, и надлежало выиграть сражение с кадетами Огородниковым и Водовозовым, «народным социалистом» Мякотиным и меньшевиком Даном, ломавшими копья за блок с кадетами!