Дмитрий Балашов - Цикл романов государи московские. Компиляция кн 6-9

– За седлом? – окликнул Никиту Пермята, отбрасывая молоток и обтирая по привычке руки о кожаный фартук. Протянув тяжелую лапу, он дружески потряс Никиту.

– Не подгадим! Гляди! – Сам, любуясь работою, приподнял тяжелое узорное седло, где по серебру уже сидели в гнездах крупные красные камни.

– Пущай Василь Василич не сумует! Маленько подзадержали, тово! Дак зато работа – вот она!

Высокая лука седла, сплошь крытая серебряною оковкой, была украшена лалами и извитою, схожей с восточною, узорною чернью. Седельники, пожалуй, больше всех иных мастеров перенимали восточный пошиб. Да и не диво: мало ли драгоценных седел, восточной сбруи, выделанной хорезмийскими и аланскими хитрецами, привозили бухарские гости на Москву!

Пермята взъерошил свою и без того кудрявую копну густых непокорных волос, добираясь до затылка, и, хитро щурясь, глянул на Никиту:

– Без седла-то, вишь, Василь-от Василич и Лопасню не возмог оборонить! – И, не давая Никите возразить чего ли, отмолвить, продолжал, указывая на ряды заготовок: – А ето Хвосту, Лексей Петровичу, работаем! Гляди, передолит вашего! – И захохотал, довольный.

Никита, сбрусвянев, пробурчал в ответ нечленораздельное. Но Пермята, не обижаясь, опять крепко хлопнул его по плечу, примолвил:

– Не робей! Думашь, полетят Вельяминовы, и тебе конец? Не сумуй! Наш брат, у кого руки с того места растут, завсегда и всякому надобен! Топор держишь в руках? Саблю держишь? Ну! Не пропадем, паря! – И, уже вываживая его из шумной горницы во двор, осерьезнев, сказал: – Твой-то чего думат? А на Москве такая толковня, што не усидеть ему на отцовом месте теперь!

Пермята всерьез озадачил Никиту, но еще боле того (уже и до знобкой неуверенности) озадачили его мастера на литейном дворе. Да так уж и повелось исстари, что тот, кто имеет дело с огненною работой, с металлом, ковкою и литьем, те мастера – всем мастерам голова, недаром в деревне кузнеца почитают за колдуна и целителя. А и тут, в городе, на княжеском, устроенном заново Симеоном литейном дворе, что помещался невдали от Кремника, мастера были, почитай, все колдуны – так наповадили думать о них на Москве, особенно с той поры, как мастер Борис отлил при князе Семене большой соборный колокол.

По всему по этому Никита с некоторым страхом заходил в низкие дубовые ворота литейного двора, скорее земляной крепости, обнесенной приземистыми городнями, набитыми утолоченной глиною и обмазанными глиною изнутри – ради возможной огненной пакости. Тут была черная пережженная земля, под ногами хрустели битые опоки, дымили печи в просторных сараях, где мерцал и мерк раскаленный металл и было как в аду: от гари, от тяжелого сладковатого запаха раскаленного железа. Уши закладывало от ударов тяжких молотов и дробной россыпи ручников, так что говорить приходилось, крича в голос на ухо соседу. Черномазые – верно, что похожие на чертей – подмастерья (только зубы да белки глаз и виднеются одни на измазанном потном лице) выныривали из густо покрытого сажею чрева сарая, смеялись и казались от того еще страшнее.

Княжой мастер Телюга ополоснул руки в бочке с водой; вышли из главного сарая, нырнули в закуток и оказались в довольно светлой хоромине, уставленной разложенным по полицам разноличным кузнечным снарядом – от великих изымал до крохотных пробойников из закаленного харалуга, каких-то щипчиков, молоточков, клещей непонятного Никите назначения.

Недружелюбно покосившийся на Никиту молодой мастер переносил узор с куска бересты на железную пластину, простукивая тонюсенькими чеканами грани рисунка. В углу другой мочил что-то в черно-зеленой вонючей жидкости и вдруг вынул, окунув долгие клещи, загоревшуюся жарким серебром насадку для копья. Никита уразумел, что это как раз те насадки для праздничного оружия, ради которых его и послали сюда, и что работа, следственно, еще не готова.

За простым столом, сработанным на совесть – грузи хоть воз железа на него, не погнешь, – отдыхали мастера.

Медный луженый жбан с квасом, с захватанною до черноты ручкою, то и дело кем-нибудь наклонялся долу, и темная ароматная влага выливалась в чару, а из нее в чью-нибудь пересохшую от огненной работы гортань.

С ним едва поздоровались. Телюга кивнул в угол, где возился подмастерье с насадками, сказал походя:

– Не много и осталось! Осеребрить да… Вишь, дело-то не метно: то того, то иного нет… Молоды – они непроворы!

– Ну, ты не замай! – отозвался из-за стола молодой мастер с острым лицом и колючим, цепким взглядом близко посаженных глаз. – Лучше боярина прошай, почто серебра не даст! Уксусу нет, кислоты нет! Князь в Орде, дак и товар в… – тут было произнесено столь неподобное, что Никита только крякнул. Однако молодой матерщинник не унимался и тут же начал вязаться к Никите, хоть тому и во снях бы не видеть, где что достают для литейного дела и каковой надобен тут припас! Оказывается, что смерть старого тысяцкого и отъезд Алексия и здесь многое порушили и остановили. Мастерам недодавали кормов, задерживали дачу серебра, и теперь весь двор «как на дыбах ходил» по поводу того, кому быть вместо покойного Василья Протасьича тысяцким на Москве.

Литейный двор, устроенный при Симеоне мастером Борисом, вымер почти целиком. Два-три мастера из «стариков» да полдюжины подмастерьев – вот и все, что осталось от прежнего, и ныне тут были все новые, как выразился Телюга – «одна рязань».

Впрочем, и не в рязанских находниках было дело.

– Угля нет! – вскинулся из-за стола старик мастер, доныне молча пивший квас. – Хороший дубовый уголь был, тудыт твою… Распустили всех, и на поди! Угля нет, работы нет и дельных заказов нету, работаем замки, да скобы, да светцы вон… Ну, наральники к сохам, ото уж кажный год, как повелось по обычаю, а уж когда последню-то бронь варили? У меня подмастерья, рязань толстопятая, литого шелома в глаза не видели, все клепанину проворили у себя, дак! Дельного зерцала, налокотников… Да чо, дельной рогатины с морозом, с наводкой, чтобы чернь по серебру, сотворить не могут!

– Варили, да! – отозвался второй. – Наварили… Бронники жалуются, мол, такой харалуг, тудыт-растудыт, ни проволоки протянуть, ни колец не склепать путем!

Молодой остроглазый взорвался в свою очередь:

– Один Бермята и галдит! Ему черта с рогами и хвостом представь, все мало! Скажет: почто не в железных сапогах?

– Наезжал твой Василь Василич, наезжал, – примирительно гудел Телюга.

– А што толку!

Поднялись разом многие голоса:

– Углежоги с-под Коломны вси, как ентая зараза пала разбежали по лесам!

– С черной-то и не туды ищо побежишь!

– То-то, што не туды!

– Може, Алексий-от Петрович какой порядок наведет, пристрожит малость!