Давид Мотадель - Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945)

В конечном счете самое значительное влияние на общий настрой писем оказывала ситуация на фронте. После падения Керчи весной 1942 года Хасан Ахмедов написал домой, ликуя: «Мы завоевали Керчь и разбили русскую Красную армию так, что она никогда не оправится». Победу он объяснил, ссылаясь на ислам: «Мы побеждаем потому, что идем в бой во имя Аллаха, и он дает нам победу. Аллах также дал нам Адольфа-эфенди, поэтому мы всегда будем победителями». Фон Хентиг, полный энтузиазма, сообщал: «Керчь вернула им уверенность в себе, наполнила их гордостью, так что теперь они с глубокой религиозной преданностью надеются на знамя фюрера» [1404]. На севастопольском фронте наблюдалась аналогичная картина. Офицер, который читал письма новобранцев-мусульман, штурмовавших Севастополь летом 1942 года, сообщал, что в его работе не было ни единого дня, когда он, в процессе перлюстрации, усомнился бы в «глубокой признательности этих людей фюреру». Тот же офицер отмечал и значительную религиозность мусульман [1405]. Один из легионеров писал из Севастополя: «Даже не знаю, как можно отблагодарить фюрера немецкого народа и армии Адольфа Гитлера!». Его товарищ в письме к матери восторгался вновь обретенной свободой религии. «Пусть Аллах укрепит нас, и скоро мы окончательно разобьем этих атеистических дьяволов». Татарин Ахмед Ибрагимов отправил домой фотографию Гитлера, а другой татарин, Шевкет Керимов, превозносил «нашего освободителя Адольфа Гитлера» и его армию. Мусульманин Яхъя Умаров писал брату, который сражался в вермахте: «Пусть Аллах даст вам энергию и победу под Севастополем». Солдат Бакир Осман желал, чтобы «великий Аллах дал нам и нашим друзьям быструю победу над врагами». Немецкие офицеры, читающие все это, были довольны: «Благодаря чуткой заботе начальства и дружескому отношению их товарищей татары испытывают физическое и душевное благополучие, о чем свидетельствуют их письма». Однако крымскую полевую почту следует читать с осторожностью. Разумеется, солдаты-татары, привыкшие к слежке полицейского государства, не могли обходиться без самоцензуры. Более того, массив переживших войну писем солдат-мусульман весьма невелик. Те письма, которые цитировались выше, были написаны крымскотатарскими бойцами исключительно в период военных успехов. Следовательно, провести взвешенную оценку религиозности солдат на основе этой корреспонденции нельзя, как невозможно и экстраполировать взгляды ее авторов на всех мусульман, сражавшихся в германских армиях. Тем не менее они показывают, что религия, по крайней мере для некоторых мусульманских рекрутов, была серьезным фактором, не сводимым к пустой повседневной риторике.

Что касается Восточномусульманских частей СС, то Гарун аль-Рашид тоже давал положительную оценку религиозности своих солдат. В одном из первых отчетов для Бергера аль-Рашид писал, что, прибыв в исламский полк, он предполагал, что мусульмане «из-за большевистской антирелигиозной пропаганды» уже не будут «убежденными магометанами» [1406]. Однако, к его «радости», верным оказалось обратное. «Магометанская идея» в их рядах была сильна и служила хорошим подспорьем для «использования восточного тюркизма в немецких интересах» [1407]. Действительно, некоторые новобранцы, общаясь с аль-Рашидом, всячески подчеркивали свою религиозность. Например, набожность вышла на первый план в письме добровольца из Восточнотюркского соединения, который, обращаясь к своему командиру, сетовал на «советские зверства и уничтожение веры» [1408]. Это письмо перекликалось с утверждениями немецкой пропаганды о том, что мусульмане Советского Союза всегда воспринимали Германию в качестве «друга ислама». Похожим образом представитель азербайджанцев, который писал аль-Рашиду как к «собрату по нашей священной вере», подчеркивал сильную набожность, свою собственную и своих товарищей, повторяя немецкий лозунг о якобы общих идеалах ислама и нацизма. «Немецкий народ начал свою борьбу против еврейства в 1933 году, а мусульмане впервые выступили против евреев 1363 года назад»,– писал он [1409]. Однако аль-Рашид в скором времени понял, что в целом картина куда более сложна. Через несколько месяцев он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы классифицировать в рядах своих бойцов разные уровни религиозности, которые, с его точки зрения, были обусловлены этнической принадлежностью и происхождением. Туркестанцы, на которых «в значительной степени влияют муллы, особенно главный мулла, а также немецкий личный состав», показали себя добросовестными и преданными солдатами. Сходным образом немецкий командир оценивал и азербайджанцев. По его словам, только поволжские татары были ненадежными. Кроме того, у аль-Рашида еще не было уверенности, необходимой для оценки «магометанско-религиозных свойств» крымских татар. «Общеисламская связь может дать хорошие результаты среди туркестанцев, азербайджанцев и, по моим впечатлениям, крымских татар, хотя я не ожидаю каких-либо успехов в этом отношении для значительной части волжско-уральских татар»,– отмечал он [1410]. Правоту подобного восприятия поволжских татар подтверждает письмо, направленное в Центральный исламский институт солдатом-мусульманином Волжско-татарского легиона:

До 1918 года мы все были религиозными и признавали нашу исламскую веру, но, из-за того, что мы находимся под советской властью в течение 25 лет, многие из нас теперь безбожники. В настоящий момент мы в рядах немецкого вермахта. Мы хотели бы снова стать религиозными, что также отвечает интересам наших военачальников. Среди нас много людей, которые знают, как надо молиться, но никто не признает за ними полного авторитета, потому что они не владеют теоретическими основами исламской религии. Мой призыв в том, чтобы кто-то помог нам: научил бы нас теоретическим принципам собственной религии и более глубокому проникновению в ее природу. Особенно важно это для тех, кто все еще далек от веры. Мы можем писать и говорить на татарском и русском языках. На арабском же мы можем только читать. С моей точки зрения, ислам должен стать организующей силой для нашего народа и нашей нации» [1411].

Более того, хотя материалы вермахта и СС в целом дают более позитивную оценку религиозности солдат-мусульман, некоторые армейские отчеты указывают на то, что мусульмане из Советского Союза иногда оказывались менее религиозными, чем хотелось бы армейскому руководству. Так, хотя в июле 1943 года Хайгендорф писал, что «пробуждение религии» «воспринимается легионерами, как правило, с оптимизмом», несколько месяцев спустя он отметил: «Религиозная жизнь легионеров требует особой заботы, поскольку участие в ней очень слабое. Если бы присутствие на проповеди не было обязательным, на нее приходили бы лишь несколько легионеров» [1412]. Сходным образом командир азербайджанского легиона докладывал начальству, что «не слишком многие представители младших возрастных групп посещают занятия по религиозному обучению» [1413], а те, кто делает это, часто подвергаются дискриминации со стороны своих товарищей, которые уничижительно называют их «муллами». Этот офицер также рекомендовал германским военнослужащим осторожно относиться к религиозным вопросам, так как немецких солдат, участвующих в дискуссиях об исламе и благожелательно о нем высказывающихся, нередко спрашивают, почему же они сами не мусульмане. И в самом деле, немцам, занимавшимся организацией исламской пропаганды в военных частях, не хватало погружения в среду и знакомства с контекстом. Рихард Хартман, эксперт-исламовед Ольши, предупреждал, что бывшие солдаты Красной армии, которых уже «хорошо научила» советская власть, «быстро раскусят весь этот театр» [1414]. Однако СС пропустили эти предостережения мимо ушей. Только после войны Ольша признал, что его политика основывалась на «ошибочном предположении» о том, что все солдаты были «набожными магометанами» [1415].