Элли Мидвуд - Девушка из Берлина. Жена штандартенфюрера

— С еврейским ухажёром? — Тут мне даже не пришлось притворяться. Я искренне не знала, о чем речь. — У меня никогда не было никакого еврейского ухажёра. Мой первый настоящий ухажёр стал моим мужем.

Группенфюрер Кальтенбруннер только кивнул несколько раз и начал перебирать документы в моей папке. Наконец он выудил одну из бумаг.

— Вот оно. Адам Крамер. Кто это такой будет?

— Ах, Адам! — Если у меня ещё оставались какие-то сомнения по поводу того, кто был тот таинственный офицер СС, набравший на меня целый файл доносов, то теперь я точно знала его имя: Ульрих Райнхарт. — Нет, герр группенфюрер, Адам был всего лишь моим соседом, который танцевал в одной труппе со мной. Он провожал меня вечерами, чтобы никто меня не побеспокоил, и только. Мы никогда не встречались. И все остальные доносы в этом файле, как и этот, написаны человеком, у которого против меня личная вендетта.

— Дайте угадаю, он танцевал с вами в одной труппе, и вы украли его место? — Доктор Кальтенбруннер не сдержал лукавой ухмылки. Я тоже заулыбалась.

— Нет, герр группенфюрер. Тот человек, он… преследовал меня какое-то время, скажем так.

— Преследовал?

— Ну, вы должны понимать, о чем я. А когда я наконец сказала ему, чтобы оставил меня в покое, он… не очень хорошо это воспринял.

— Что он сделал?

— Чуть мне шею не свернул.

Доктор Кальтенбруннер расхохотался.

— Чуть шею не свернул? А говорят, что у меня проблемы с самообладанием.

Я улыбнулась и слегка пожала плечами.

— Да, этот господин Кунц тоже на это намекнул.

— Что он вам про меня наговорил?

— Сказал, что лучше мне подписать признание, а не то придётся иметь дело с самым страшным следователем в Германии, который самых бесстрашных людей может разговорить меньше чем за двадцать минут.

— О, Господи! — Доктор Кальтенбруннер снова рассмеялся, закрыв глаза рукой. — Он что, и правда вам такое сказал? Бедняжка, не удивительно, что вы были так напуганы, когда я сюда вошёл. Позвольте мне извиниться за этого идиота, он не блещет интеллектом, как вы уже, наверное, догадались.

Он затушил сигарету о стол и положил руку мне на плечо.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо, герр группенфюрер.

— Вы больше не дрожите.

— Нет, герр группенфюрер. Спасибо вам за ваш китель.

— Рад был вам помочь, фрау Фридманн. — Он смотрел на меня какое-то время, а затем вдруг спросил, — Вы же меня не боитесь?

Я замешкалась на секунду, не зная что ответить, но затем быстро собралась и улыбнулась.

— Нет, герр группенфюрер. Вы были очень добры ко мне. Спасибо, что выслушали мою сторону.

Он кивнул и взял папку со стола.

— В таком случае, нам остаётся только одно: сжечь всю эту чушь и забыть, что она когда-либо существовала. Вы согласны?

Я ушам поверить не могла. Он действительно собирался меня отпустить?

— Это значит… Что я свободна?

— Абсолютно свободны, фрау Фридманн. И поверьте мне, я бы хотел, чтобы мы встретились при каких угодно обстоятельствах, кроме этих.

— Я тоже, герр группенфюрер.

— Вот и прекрасно. Идём, я подвезу вас домой. Ваш муж должно быть места себе от беспокойства не находит.

— Я не хочу отнимать ваше время, герр группенфюрер…

Он отмахнулся от моих возражений и постучал в дверь.

— Это меньшее, что я могу для вас сделать после того, что вам устроили эти недоумки. Прошу вас.

Я проследовала за доктором Кальтенбруннером обратно наверх, всё ещё не в силах поверить, что человек, которого я так безумно боялась вначале, только что спас мне жизнь.

— Он тебя отпустил? Поверить не могу, что он так просто взял и отпустил тебя.

Было три утра, и я сидела у камина, сжимая в руке бокал коньяка. Генрих, со спутанными волосами и так и не переодевшийся в домашнее, сидел рядом со мной прямо на полу и гладил мне спину. Прошло всего пятнадцать минут с тех пор, как я переступила порог дома, и он бросился ко мне из гостиной, где ждал меня всё это время, спрашивая, что случилось и покрывая моё лицо поцелуями. Я была слишком измученной, чтобы протестовать, да и слишком была рада его видеть.

— Почему это тебя так удивляет? Я ему всё очень обстоятельно объяснила, и он принял мою сторону вместо стороны Гретхен. По крайней мере, с ним куда приятнее иметь дело, чем с тем другим, Кунцем.

— Приятнее иметь дело? Аннализа, ты явно не знаешь, о ком ты говоришь. Кальтенбруннер — самый настоящий садист, который находит какое-то извращённое удовольствие в изобретении новых способов заставить людей говорить. Я не хотел тебе говорить, когда мы только встретили его, но это именно за его хладнокровную жестокость Гиммлер назначил его лидером австрийских СС. А ты называешь его «приятным?»

— Меня бы он в любом случае пытать не стал. Я же женщина.

— Женщина? — Генрих покачал головой. — Это ещё хуже. Ты и понятия не имеешь, что он вытворяет с женщинами. Он известный антисемит, так что евреек он сам не трогает — брезгует, но вот с остальными не прочь поразвлечься, прежде чем отправить их на эшафот. А если девушка всё-таки еврейка, он бросает её как кость своим приятелям-эсэсовцам, и они…

— Генрих, я не хочу об этом слышать! — прервала я его, прежде чем он сказал что-то ещё более омерзительное. И всё же, мне до сих пор было трудно поверить, что группенфюрер Кальтенбруннер был способен на что-то подобное. В конце концов, из всего гестапо он был единственным, кто обращался со мной как джентльмен, пусть и непонятно почему.

— Прости. Не стоило мне этого говорить. Ты, должно быть, до сих пор ужасно напугана.

Я отпила ещё немного янтарной жидкости, которая обжигала мне грудь, но хотя бы успокаивала нервы. Сейчас я уже ничего не чувствовала, просто усталость и пустоту.

— Это всё моя вина, Генрих. Я чуть себя и всю мою семью не погубила из-за такой непростительной глупости. Что я только думала? Сейчас не время гордиться своими корнями. Это далеко не шутки, как я раньше ошибочно полагала, это всё очень, очень серьёзно. Я и твою судьбу под угрозу поставила. Что бы они с тобой сделали?

Генрих безразлично пожал плечами.

— Ничего, скорее всего. Если бы я им сказал, что ничего о тебе не знал.

— Жалеешь, что женился на мне?

— Ну конечно же, нет. Я люблю тебя.

— И я тебя, Генрих. Прости, что была такой наивной дурой. Обещаю, этого больше не повторится. Ты был прав, прав абсолютно во всём, когда ты пытался мне это втолковать там, на чердаке. Пожалуйста, избавься от всех тех коробок, вместе с моей цепочкой. Не хочу никакого напоминания о том, кто я такая.

— Не говори так, — тихо отозвался он после какого-то времени.

— Нет, всё кончено. Сегодня я впервые осознала, насколько хрупко моё положение. Не знаю уж, почему доктор Кальтенбруннер решил встать на мою сторону, но если я снова оступлюсь, второго такого шанса мне не выпадет. Так что я стану самой образцовой женой офицера, на парады начну с тобой ходить, свастику на руку надену, если потребуется, и друзей всех твоих буду приветствовать поднятием правой руки. Не бойся, не будет больше никаких скандалов и никакой ущемлённой национальной гордости с моей стороны. Я сдаюсь. Вы, нацисты, победили.