Олег Слободчиков - Первопроходцы

Казанец передал приказ пленному. Лицо ясыря напряглось, окаменело, глаза смежились в щелки, накрывшись пухлыми веками, он молчал и думал. Поторапливая, Бугор потыкал его в бок острием ножа. Наконец решившись на что-то, анаулец встал в рост, закричал. Его услышали. Он обернулся к Стадухину и махнул рукой, показывая, что можно идти. Михей намотал на ладонь бечеву, которой были связаны руки пленного, подтолкнул вперед, скрываясь за его спиной, двинулся к телам. Едва подошли к месту, крепость окуталась дымами и прогрохотал ружейный залп, который не нанес вреда. Казаки, шедшие за ясырем к телам товаришей, попадали на мох, из-за их спин прогрохотал ответный залп. Пленный провернулся змеем, вырвал бечеву из руки Михея, вскочил и, пригибаясь, побежал к крепости. Преследовать его не стали, но ползком потянули мертвяков. Пока прикрывавшие перезаряжали ружья, анаулы пришли в себя и пустили из бойниц тучу тяжелых стрел. Первым, как подкошенный, упал на колени бежавший к ним ясырь. Две стрелы ушли в мох рядом с Михеем, волокшим один из трупов. Третья воткнулась в мертвое тело. Рядом вскрикивали и стонали товарищи. Наконец, промышленные перезарядились и дали другой залп. Из крепости перестали пускать стрелы. Казаки и промышленные добрались до прикрытия из камней. Пуляев, посмеиваясь, выдергивал стрелы из своей камлайки, задрал подол, обнажив живот, пошарил по бокам.

— Вот ведь! Ни одной царапины!

Повезло только ему и Михею, остальные были переранены, но легко. Тарху пришлось резать кожу на боку, чтобы вытянуть зазубренную костяную стрелу.

— Что прокричал им шельмец? — тяжело дыша, спросил Михей Казанца. — О том только и думал, пока полз.

— Вроде так и сказал, чтобы дали забрать тела, — внимательно разглядывая мертвеца, с недоумением поежился Иван.

— Родька! Вилюевский покрученник! — подсказал Бугор, опознав убитого. — Серьга была в ухе — мочка разорвана, а лицо вспухло.

— Раздели донага. Стервятники! — поморщился Михей. — В чем хоронить?

— Пред Богом, поди, все так предстанем! — перекрестился Пуляев. — Подумав, добавил: — Однако нехорошо предавать земле голыми. А что делать? Другой одежки у нас нет.

Тел было девять. Среди убитых не опознали первого из посланных — беглого ленского казака Григория Вахромеева.

— Расстреляли на подходе, — разглядывая раны мертвецов, морщился Бугор. — Видно, даже слушать не стали: подпустили на выстрел и убили.

Поругивая моторинских и дежневских беглецов, люди Стадухина уволокли тела к берегу Анадыря, похоронили на сухом месте, насыпали холм, поставили крест из обтесанного плавника.

— Вернемся еще! — пообещал Михей, кланяясь могиле. — Привезем одежду, перезахороним. В мерзлоте долго пролежите нетленными.

Помянув покойных печеной утятиной, стали думать, как брать крепость. И тут на них вышли шесть моторинских и дежневских людей. Они тянули бечевником груженый струг и вели за собой полдюжины собак. Михей налетел на них, как пес на соперника. Казаков Проклова и Ветошку бил, торгового Михейку Захарова таскал за ворот, тыкал носом в товар, Фому Семенова, Елфима Меркурьева, Парфена Михайлова материл, отводя душу за убитых и раненых. При молчаливом согласии промышленных людей, ходивших на крепость, вытряхнул из мешков груз, который был в струге. Спутники ахнули, Бугор, скорчив удивленное лицо, поскоблил редеющий затылок. В мешках были льняные рубахи, попорченные плесенью сапоги красной кожи, пеньковые веревки, позеленевшие медные котлы. Больше всего стадухинских людей порадовали окаменевшие мешки с заплесневелой ржаной мукой.

— Откуда? — завозмущались они, бросая на беглецов подозрительные взгляды.

— Остатки Бессона Астафьева! — заверещал Елфим Меркурьев. — Я к ним приставлен по соборному решению. На меня все записано.

— Семейка говорил — от голода мерли… А тут мука?

— Только сейчас отыскали, прежде не могли! — оправдывался Елфим, закрывая добро спиной.

После всего увиденного лежавшие на дне струга моржовые клыки ни у кого не вызвали любопытства. Даже старший Стадухин с его единоличным правом сбора и добычи рыбьего зуба не спросил, откуда взяты.

— Надо вернуться к могиле, откопать и приодеть покойных! — загалдели казаки и промышленные. — А то, нам во грех, что явятся к Господу с неприкрытым стыдом…

Атаман поднял руку, прекращая галдеж, стал пытать встреченных, откуда идут, где люди Моторы и Дежнева. Шестеро сбивчиво отвечали, что ватажные в пути на Пенжину наткнулась на непроходимый стланик, стали прорубаться, а их отправили в низовья реки за кормами и гусельниковскими остатками. Мука в мешках на три пальца покрылась зеленой коркой, внутри же оказалась съедобной. Стадухин забрал все, что везли в струге, и велел варить саламату. После рыбы и утятины — еды, на которой жили, это был пир в помин убитых.

Ватага Моторы застряла где-то на малом Майне. Как ни сердились обобранные Стадухиным казаки и промышленные, но весть о том, что ходынцы и анаулы убили одиннадцать человек, потрясла и напугала их. Они соглашались, что надо поскорей найти и вернуть людей Моторы, объединиться, разорить крепость и подвести под государя, иначе во время зимних промыслов анаулы перебьют всех.

Кончался сентябрь. По берегам реки нарастал лед, в черной воде плескались белые лепешки сала, застывали протоки и старицы, с хрустом проседал под ногами мох. Казаки Проклов и Ветошка вывели стадухинских людей к оголодавшим и умученным беглецам. Люди Моторы тянули струги в обратную сторону.

— Гнался за нами? — Неприязненно уставился на соперника Мотора, но, высмотрев рядом со Стадухиным своих людей, непонимающе заводил носом, задергал бородой.

Больше обычного хромая, к Михею подошел Семен Дежнев. Глаза его запали, шея истончала.

— Опять драться будешь? — спросил с обычной насмешкой.

Душа Михея перекипела, он не ответил земляку, приказал развести костер и варить саламату. О случившемся наперебой рассказывали его люди.

— Аргишей не нашли, а прорубиться сквозь стланик оказалось не по силам, — жаловались отправившиеся на Пенжину. — Там ни рыбы, ни утятины — зайцы да куропатки, за дикими оленями гоняться некогда. Кабы не добыли медведя — и к реке выйти не хватило бы сил… А в зимовье припас рыбы.

Старший Стадухин приметил в отряде Моторы обычные при неудачах распри и недовольство. В большинстве люди были рады мирному единению отрядов. Выслушав прибывших, остыл и Мотора, спросил, сколько человек охраняют избы, посетовал:

— А то ведь анаулов погромим — можем вернуться на гарь от ходынцев. Не погромим — будут нападать… А там такой стланик, — оправдываясь, указал на полдень, — к весне не прорубиться. Разве зимой, по снегам перейти? Иначе никак…