Евгений Положий - Иловайск: рассказы о настоящих людях

Не замедляя и так тихого шага, Кабан подошел к будке, в которой сидел сепаратист, изображающий из себя пограничника, и ставил в паспорта штампы. Чуть наклонившись, отдавая документ, Кабан заметил, что «пограничник» не имел ни компьютера, ни оборудования для проверки документов, перед ним лежал лишь обычный журнал, куда он от руки что-то записывал.

— Куда едем? — задал вопрос «пограничник».

Кабан ощущал на взмокшей спине взгляды Торопова и Петренко. Он хорошо понимал, что одно неверное слово, интонация, движение могут привести к окрику: «Эй, Кабан, погоди! А где ты свой пулемет спрятал?»

— Домой, — спокойно ответил он.

— Куда домой?

— В Чугуев. Там же прописка указана.

— А чо через Россию едем?

— Так безопасней. В Украине стреляют.

— Ну, ладно, держи, — отдал паспорт, даже не досмотрев сумку.

Российские пограничники вбили данные паспорта в компьютер:

— Что в сумке?

— Личные вещи: футболки, носки, мыльно-рыльное.

Кабан не мог поверить, что те двое, как он считал, конченых уродов — Петренко и Торопов, изменивших присяге пограничников, нацепивших колорадки, выпустили его за просто так, даже не подав виду, что они знакомы. Он не понимал, почему они так поступили, не понимал, потому что знал — он бы на их месте сделал иначе.

Российский пограничник попросил открыть сумку, приподнял газеты, которые лежали сверху, порылся в вещах. «Говорили мне — сожги военный билет, сожги, выбрось! Так нет же, не послушал, упертый...» — Свой военник он спрятал в газетах кроссвордов, и теперь нервничал.

— Закрывайте сумку, счастливого пути.

Не веря, что перешел кордон, Кабан в сопровождении хромающего Степана направился в сторону железнодорожной станции. Он тут же хотел выяснить, где сейчас Тимофеевич, может, повезло, и тот уже ждет его не дождется где-нибудь в кафе. Зазвонил телефон, и Кабан чуть не подпрыгнул от неожиданности — он отвык от входящих звонков. Звонил отец:

— Сережа, ты где?

— Батя, я уже на месте! — не сдерживая радости, прокричал в трубку Кабан.

— Тут такое дело, Сережа... Тимофеевич еще в Крыму, на переправе, там шторм. Говорит, часа четыре еще стоять, не меньше, если не больше, неизвестно, когда очередь подойдет, да еще ехать сколько. Ты, наверное, давай, назад возвращайся, а завтра в это же время подъезжай.

Кабан, конечно, мог понять отца и его легкость: «Ты давай назад возвращайся...» — своим-то он рассказывал, что лежит на больничке в комфортных условиях, окруженный теплом и материнской заботой, и ему ничего не угрожает. Но он даже представлять себе не хотел лиц Нюси и Жени, если он вернется, да и в морге ему точно никто не обрадуется.

— Я назад уже не могу, батя! Назад дороги нет. Я буду здесь ждать. Хоть до утра!

А что ему оставалось?

Но просто сказать. А что делать дальше и куда идти, Кабан не имел ни малейшего понятия. С самого утра припекало солнышко, чувствовалось, что день будет жарким и пыльным, и если бы не война и его статус, то завалился бы он сейчас на травке в посадке и лежал в ожидании чуда. Но если бы не война, он сюда бы и не попал наверняка никогда, и не ранило бы его, и не... Так что в его положении лучше всего затаиться где-нибудь в укромном месте, подальше от патрулей и любопытных глаз. Такого надежного места Кабан не знал — вокзал, кафе, парк? Везде можно встретить патруль, это же граница. Кабан почувствовал, как ком отчаяния подступает к горлу. Зато Степа излучал неистребимый оптимизм:

— Да нормально все, Серый, порешаем. Сейчас пойдем чайку попьем, посидим, подумаем.

Денег Кабан не имел ни копейки. Более того, звонок отца, который он принял уже в России, опустошил его телефонный счет под ноль. Степан по ходу движения поменял у знакомого в киоске 50 гривен на 200 с копейками российских рублей, из которых 60 тут же ушли в кафе на чай и тощее печенье. Не спеша двинулись на почтамт, где купили сим-карту за сорок рублей, еще сорок рублей упало на счет. На сколько минут разговоров хватит этих денег, Кабан понятия не имел, поэтому набрал Тимофеевича и быстро попросил звонить на этот номер при малейшем изменении обстановки.

— Сережа, я еще даже на паром не заехал, — не порадовал Тимофеевич.

— Ну, буду ждать. У меня других вариантов нет.

После разговора Кабан проверил счет — осталось 15 рублей, то есть, на минуту-полторы разговора.

— Ладно, — вдруг сказал Степа, торопливо озираясь, — мне пора, у меня в три часа последняя маршрутка из Успенки на Ам­вросиевку. Опоздаю, что мне потом делать? Я же 20 километров пешком не смогу пройти. Видишь, какая болячка у меня? — и по­хлопал с таким значением себя рукой по больной ноге, будто Кабан мог действительно там что-то увидеть.

— Степа, без проблем, но хоть чуток со мною побудь тут, ладно? — Кабан понимал, что нужно осмотреться, притереться, найти место, чтобы переждать хоть несколько часов, освоиться — после трех недель общения с покойниками незнакомые живые люди вызывали чувство опасности.

Сели на скамейку спиной к дороге. Время близилось к обеду, но обедать было не за что. Степан то и дело поглядывал на часы. Кабан не знал, что предпринять и куда себя деть подальше от милицейских глаз. И тут помогли небеса. Откуда взялся ливень с неба, на котором еще минуту назад не летало ни одной тучки, трудно сказать. Но факт остается фактом: сверху будто опрокинули огромную цистерну воды, и за секунду Кабан и Степа вымокли до нитки.

— У тебя зонта с собой нет? — спросил Степан и тут же извинился за дурацкий вопрос. Очевидно, мыслями он находился уже дома.

Пришлось забежать в ближайшее кафе, рядом с железнодорожной станцией. Маленькие резиновые тапочки хлюпали водой и спадали, и Кабан, чтобы удержать их на ногах, старался подгибать пальцы и подтягивать на ходу к пяткам, отчего его бег выглядел странновато. Под козырьком он остановился, держась за бок, отлепил от тела промокшую мастерку и посмотрел на живот — сквозь бинты и футболку проступила кровь. «Черт, — подумал Кабан, — черт!»

В пустом кафе где-то в глубине шумел кофейный аппарат, в левом дальнем от входа углу над стойкой мирно работал телевизор — показывали какое-то ток-шоу, и бурные аплодисменты с экрана вселили в Кабана спокойствие. За стойкой две женщины в возрасте за пятьдесят — одна в синем фартуке и такого же цвета чепчике с красным вензельком, другая в ярком цветастом платье, обе с короткими прическами — переставляли чашки и, увлеченные беседой, даже не взглянули на посетителей. Степа, будто любимец-завсегдатай, с неотразимой улыбкой ловеласа подковылял к стойке и, посетовав на переменчивость погоды, заказал чаю:

— Черного, с сахаром и лимончиком, две чашки, пожалуйста.

Ему налили чаю, резанули по жирной дольке лимона и спросили, будут ли заказывать что-то еще: