Михаил Коршунов - Мальчишник

Подъехали к дому. Их уже ждали: зажгли на крыльце бумажные шнуры — встречают молодых. Пушкин выводит из кареты, сперва на откидную лесенку, потом — на очищенное от снега крыльцо Наташу. Все любуются веселостью и радостью поэта и его молодой женой, «расписной картиночкой». Из сеней навстречу очень гордый, очень важный выходит с образом одиннадцатилетний Павлуша Вяземский.

— Ну что, мой распрекрасный, — говорит поэт. — Кажется, все ясно. — Пушкин хохочет: — Кончился тверской ловелас с чертовски черными бакенбардами. Кончился житель больших дорог!

А смеяться Пушкин умел и любил.

— Рассмеялся своим детским, звонким смехом, — вспоминает писатель Владимир Соллогуб.

— Смеялся заразительно и громко. — Это жена Нащокина Вера Александровна.

Поэт и драматург Алексей Степанович Хомяков:

— Когда Пушкин хохотал, звук его голоса производил столь же чарующее действие, как и его стихи.

Цыганка Таня:

— Как примется вдруг хохотать! Иной раз даже испугает просто… Прямо помирал со смеху.

— Он же был охотник до смеха. — Это Гоголь.

Сдерживается, но потом все же хохочет в ответ Павлуша, неизменный и самый юный друг Александра Сергеевича.

— Надеюсь, душа моя Павел, ты сегодня не будешь ни с кем боксировать?

Пушкин учил Павлушу боксировать, и Павлуша так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и нежелающих боксировать. Вызывал даже во время танцев, и его перестали возить на семейные праздники.

В сенях с Натальи Николаевны раздевают пуховые шали, снимают бархатную шубку, и Наташа… как бледный цвет подснежный, на тонкой шее — жемчужины.

Когда потом ростовщикам будет закладываться все, Наталья Николаевна всегда будет сохранять свадебные жемчужины.

На маленьком темно-красном подносе подают Пушкину и Наташе бокалы с шампанским. Сейчас поднос хранится на царскосельской даче. Выпито первое праздничное шампанское, и поэт берет руки Наташи в свои. Не выпускает. Касается ее лица и целует в глаза, будто успокаивает после мороза и снега, свиста и крика кучеров, внимания улицы — фанфарады! Ему нравилось целовать ее в глаза.

Да, она все имела в себе и в муже, но она этого тогда не понимала так, как поняла потом, когда до конца своих дней, сколько бы лет ни прошло, продолжала возлагать на себя смирение, чтобы ни грехов, ни страстей и чтобы никакого нечестия сердца.

Павлуша шагает, провожает в комнаты «во второй этаж» поэта и его жену «в щегольскую (это с точки зрения Павлуши), уютную гостиную». Наталья Николаевна освобождает трен — шлейф, который был заколот для езды в карете, и трен раскрывается у ее ног.

…Неслышным шагом, легче снега, легче времени входит и пушкинская муза. Она знает, что Пушкину уже предсказано магическим шаром-оком, что «умрет от своей жены».

— Будь молода, потому что ты молода, и царствуй, потому что ты прекрасна, — говорит поэт жене.

Все внимание сейчас подарено только ей одной. Муза не вольна сейчас над поэтом.

А потом — крытый белой скатертью стол, белая посуда, белый свадебный обед, где распоряжался Левушка Пушкин, обед под возгоревшиеся воскояровые свечи и с неизменными друзьями по вчерашнему прощанию с молодостью — мальчишнику.

…Арбат — разрытый, перекопанный. Горы земли, щебня, камней, кирпича, металлической арматуры; бочки с краской, олифой. Грохот лебедок, гул компрессоров и отбойных молотков. Экскаваторы, подъемные краны, самосвалы, бензовозы. Ни один год москвичи пробирались, продирались по Арбату, безропотно преодолевая строительно-реставрационные работы. Но вот стало тихо: Арбат начали мостить специально для него привезенной красноватой и черной плиткой — «арбатский булыжник». Его клали на желтый песок. Несколько месяцев был слышен мягкий резиновый стук резиновых молотков. И на этом новом старом Арбате реставрировался, восстанавливался дом… свадебный дом Пушкина.

В комнатах — тишина. Сверху, с потолка, смотрят херувимы, держат маленькие лиры. В гостиной гирлянда небольших золотых венков над синими шторами, белые, полукруглые, высокие печи, между которыми стоит «полуночная» конторка Пушкина — сколько за ней было написано полуночных стихов!.. Навешены высокие двери с бронзовыми ручками и высокие створки окон. К форточкам привернуты желтые запорчики. Я вспомнил, как совсем недавно знакомый мне паркетчик еще раз протер паркет тряпкой, чтобы я увидел, убедился, какой силы рисунок — черные и брусничного цвета звезды, зубчики, конверты, уголки, квадраты. Некоторые сорта дерева привезены из Мексики.

— Думаю, Александру Сергеевичу понравится, — сказал паркетчик.

Давно снята с белых колонн у лестницы предохранительная бумага, опробованы светильники-жирандоли с хрустальными подвесками. Прошла окончательную проверку кровля, построено на трубе навершие, отделаны чердачные окна. Покрашена решетка балкона. Сам дом — бирюзового цвета, а бирюза — память о тех, кто умер от любви…

У Натальи Николаевны было кольцо с бирюзой. Было кольцо с бирюзой и у Пушкина. Кольцо Натальи Николаевны хранится в Ленинграде. Кольцо Пушкина, к сожалению, потерял Данзас — уронил в снег, и горе Данзаса было беспредельным.

Бирюзовый дом. Новое его пробуждение — Арбат, снег, морозец на стеклах, кажущееся потрескивание дров в печах, звон посуды, скрип дверей, запах закипающего самовара и ранние арбатские сумерки-шорохи, пробравшиеся в дом. В одно из кресел брошены трость Пушкина и большой веер Натальи Николаевны.

— Блажен кто находит подругу — тогда удались он домой… — говорил Пушкин.

Москвою Пушкин был рожден, Москвою был крещен, Москвою был обручен и обвенчан. И брачные венцы до сих пор хранятся в Москве, в собрании Оружейной палаты. Лежат на темно-зеленом сукне. Сплетение лавровых позолоченных ветвей с красными из рубинов бантами, с синими наверху «орехами» и с бриллиантовыми крестами. Низ украшен эмалевыми медальонами, выложен жемчугом и тоже рубинами. Рубины капельками рассеяны и по ветвям лавра, алые капельки на лаврах…

Татьяна Николаевна Бо́рис — хранительница венцов — совсем еще молодая, в красных брючках, почти десятиклассница, рассказывала мне:

— Венцы из церкви Большого Вознесения. По преданию. Клейма мастера нет. Судя по многоцветности, полихромии, скорее всего изготовлены в Москве, в начале XIX века.

— То есть в пушкинское время?

— Да. На медальонах изображены Христос, Богоматерь с родителями, святая Екатерина — всегда чистая, Пантелеймон — всемилостивый, Прокопий, что значит опережающий, успевающий. К нам в Оружейную палату венцы поступили в 1931 году.