Александр Антонов - Честь воеводы. Алексей Басманов

— Говори, прошлый боярин, правду. Зачем отошёл от Москвы и верно служил князю Андрею Старицкому? Я всё помню.

— Но ты, милосердный царь, сменил гнев на милость в день венчания на царство. Тобою любима обитель Соловецкая, а я прощён за службу князю Андрею. Нужно ли ворошить прошлое?

— Хорошо. Говоришь ты верно и смело. И там, в обители, ты показал себя рачительным игуменом и всё творил во благо державы. Будешь ли и впредь служить державе и царю без порухи?

Царь Иван сидел в тронном кресле. Напротив него неподалёку стояло ещё одно, но царь не предложил избранному народом митрополиту всея Руси сесть. Сие уязвило самолюбие Филиппа, но он наложил на себя смирение и вёл подобающе тому. Колычев счёл, что царь даёт ему понять величие государя и видеть пропасть, отделяющую его, вчерашнего игумена, от царствующей особы. Не так ли поступали византийские императоры со своими подданными? Иван Грозный хотел видеть в митрополите послушного угодника. Но тут Филипп сказал себе вопреки обету смирения: «Тому не бывать!» И царю ответил как должно:

— Ты, великий государь, знаешь, что Колычевы во все времена служили отечеству верой и правдой. Тако же и я буду служить.

Ответ царю Ивану не понравился. Он взъярился:

— Зачем гору обходишь? Отечество и государь едины. Вот и отвечай без каверз!

Филипп согласно склонил голову, но прежде, чем дать ответ, сел в кресло. Царь тому удивился. «Ишь, какой своенравный и дерзкий. До него никто не садился в сие кресло без моей воли. Такой не будет ласкателем. Эко обмишулюсь, ежели дам ему церковь», — подумал царь Иван.

А Филипп, опустившись близ царя в кресло, как и положено владыке, обрёл уверенность, спокойствие и ясность ума, потому беседу повёл откровенно:

— Богочтимый царь-батюшка, я есть слуга и раб Божий. И всё, что заповедано им, я чту и исполняю.

— Хорошо, — отозвался царь. — А потому как я помазанник Божий, надлежит тебе и мои повеления исполнять. Вот мы поставили тебя митрополитом. Будешь ли ты моим верным соратником?

«Господи, вот и кончилось моё смирение. Да, видно, у Колычевых стезя такая — идти по правде, как по лезвию меча», — подумал Филипп. И ответ его был первым шагом к схватке с царём вплотную.

— Буду, благочестивый царь, ежели ты исправишь своё правление.

— Чем же оно тебе не по нраву?

Филипп встал, повернулся к иконам, перекрестился и ответил:

— Вот положил на себя крест и говорю: чтобы ты, царь и великий князь всея Руси, развеял опричнину. Тебе, мудрому, виден её вред для россиян. А не оставишь опричнины, и мне в митрополитах быть невозможно.

Своей прямотой, страстью, смелостью речения Филипп Колычев озадачил Ивана Грозного. Он вспомнил резкие речи митрополита Афанасия, протест Германа Казанского, всё сличил и пришёл к выводу, что мира с духовенством у него не будет. «Они все одержимые, все ненавидят меня, — со злостью подумал царь Иван. — Да и я не прост. Посмотрю, посмотрю, да и под корень всех...» И спросил:

— Ещё что потребуешь?

— Будь, государь, великим до конца, а к сему без милосердия не придёшь. Отпусти с миром земских челобитчиков, коих неделю назад в земляную тюрьму убрал.

Иван встал с трона, приблизился к Филиппу, сказал гневно:

— Озлил ты меня, игумен соловецкий. Теперь и не знаю, ставить тебя или нет.

Филипп упорно добивался своего:

— Не ставь, государь-батюшка. Вернусь к своим братьям, кои печалуются по мне. А вот челобитную от покорного тебе Новгорода прими. — И Филипп достал из нагрудного кармана бумагу, подал царю.

— Яви к новгородцам милость, великий государь, и то сторицей тебе обернётся.

Царь Иван принял грамоту, повертел её в руках.

— Ишь, прыткий какой, за всю державу радеешь? Иди и жди свою судьбу. — Царь отвернулся от Филиппа и ушёл из Голубой залы.

Филипп ещё постоял, посмотрел царю вслед, покачал головой. Улыбка проскользнула на его мужественном лице. И он пошёл восвояси.

На другой день за Филиппом пришли соборные старцы Филимон и Фаллей. Оба преклонных лет, но бойкие и словоохотливые.

— Иди в Благовещенский собор, игумен, — зачастил Филимон, — ждут тебя иереи, силе твоей дивятся. Царь-государь милость проявил, выпустил челобитчиков земских. Да сказано твоим братцем боярином Фёдором Умным-Колычевым, что сие уступка тебе, а прочего не будет.

Филипп знал, что иереи позовут его. О том сообщил ему брат Михаил. Их же побудил к тому сам Иван Грозный. Передавая весть, боярин Михаил молвил:

—Ты, Федяша, пока уступи царю. Помни, что ты нам в первую голову нужен. С тобой земцы выстоят перед опричной тьмой.

Филипп запомнил сказанное братом. Уж коль зовёт он постоять за други своя, куда денешься.

В Благовещенском храме собралось всё московское духовенство. А разговор с Филиппом начал опять-таки царский угодник Пимен, потому как он, будучи новгородским архиепископом, по чину стоял выше прочих архиереев:

— Великий князь всея Руси, самодержец и царь Иоанн Васильевич милостью одарил тебя за радение челобитчиков. Они на волюшке. И многие в соборе. Теперь и ты отплати царю-батюшке послушанием: яви согласие встать на престол церкви.

Филипп поднялся на амвон, строго спросил архиереев:

— И мы опричнине будем хвалу возносить?

Никто из клира в ответ не вымолвил ни слова. И уж было сорвался с уст Филиппа протест, ан вовремя вспомнил он просьбу брата «постоять за други своя». И задумался: хотел понять, на что обрекал себя, по каким терниям проляжет его жизненный путь. Он вспомнил, как тридцать лет назад шёл по раскалённым углям пожарища, и уверовал, что и ноне способен проделать тот же путь. И тут услышал, как более сотни христиан, менее слабых духом и телом, молили его принять сан митрополита. То было слёзное моление. И понял Филипп, что клир архиереев молит его о том же, о чём просил брат Михаил. И Филипп поднял руку, а когда в храме воцарилась тишина, сказал:

— Братья во Христе, я покоряюсь вашей воле и постою за вас, понесу тяжкий крест, пока достанет сил. — Филипп поклонился архиереям, поднял крест, осенил им всех. — Аминь!

И в тот же миг на клиросах два хора запели хвалебный канон. А из ризницы появился конюший Алексей Басманов. Филипп узнал его, но засомневался: он ли? Перед ним стоял матёрый муж, словно вытесанный из чёрного камня. Живинка в нём просматривалась только в движении. Застыл и — камень. И глаза Алексея, некогда наполненные огнём жизни, застекленели. «Господи, нет, это не ты, Алёша-побратим. Тот бы мне улыбнулся, обнял бы, по спине бы похлопал, — пролетело у Филиппа в голове птицей. — Камень это с Железной горы».

Посмотрел и Алексей на Филиппа. Но взгляд его был мгновенный. Он всё уже знал о Филиппе, о его горькой участи. Потому и принял он личину камня, дабы не подпустить к себе этого святого отца, самому не упасть близ него. Знал Алексей, что Филипп встал на лезвие меча. Царь Иван уже давно сгорал от гнева после первой же встречи с ним. И готов был опалить его огнём уничтожаюшим. Как тут проявить повязанному клятвой добрые чувства к царскому врагу? Ему, человеку, раздираемому противоречиями, такая любезность к Филиппу смерти подобна. Алексей, однако, не хотел умирать от царской руки. Он всё ещё оставался воином, и уж ежели отдать жизнь, так в ратном бою. Потому Алексей и надел на себя каменную личину. В руках он держал бумагу. Когда певчие умолкли, сказал: